Надо же, у Оли столько всего происходит, а она ни словом не обмолвилась, все в себе держит. Что я за подруга такая, что ничего не заметила?
Разве совсем недавно она не порхала, словно бабочка, счастливая и окрыленная?
А сейчас по ней будто смерч прошел.
— Сказал, что я незрелая и разбалованная цаца. Только для секса и гожусь, — я слышу всхлип.
Оля собирается разрыдаться.
Я собираюсь подвинуться к ней ближе, обнять и утешить.
Да какая она избалованная? Самая лучшая и самая хорошая!
Но дверь внезапно открывается, и на пороге появляется Максим.
Мой взгляд мгновенно цепляется за его фигуру, и сердце замирает в груди.
Глаза исследует его всего на признаки болезненности, но Максим выглядит отлично. И безупречно. Рана, похоже, успешно зажила, и мне не о чем беспокоиться.
— Привет, — говорит он, и его голос звучит так привычно и в то же время невероятно далеко. Максим смотрит на нас, и я чувствую, как мое лицо покрывается красными пятнами.
Ловлю его взгляд и чувствую между нами связь. Один секрет на двоих. И никто об этом больше не знает.
— Чем занимаетесь, девочки? — спрашивает непринужденно, идет к нам.
— Отдыхаем, пап. А ты почему так рано домой приехал? Говорил же — раньше девяти не ждать.
В этот момент Максим быстрыми шагами подходит к нам, его взгляд резко меняется, становится металлически холоден и пронзителен.
Он смотрит на наши руки, замечает синяки, следы от неудачных попыток вколоть иглу. Его рука резко вытягивается вперед, и он хватает Олю за руку, заставляя ее вскрикнуть от боли.
— Что здесь происходит? — его голос, кажется, способен разрезать воздух на части. — Вы вообще страх потеряли?
Я цепенею.
— Пап, ты чего? — Оля, кажется, тоже пугается гнева отца.
— Это что такое? — указывает на вены, переводит взгляд на мою руку. Такую же несчастную и истерзанную, как у Оли. Его голос злой, громкий. — Объясните немедленно!
Мы с Олей переглядываемся, не понимая резкого изменения настроения Максима.
Максим тщательно осматривает ее руки, затем его взгляд переходит на мои. Потом он проверяет зрачки Оли, и до меня наконец-то доходит.
— Это не то, что вы думаете! — начинаю объяснять я. — Мы учимся ставить капельницы, — неожиданно четко и ясно говорю я. — Тренируемся друг на друге. Не очень удачно, как вы можете заметить.
— Да, пап, вот, посмотри, — она вырывается из его захвата, тянется за пакетом и высыпает содержимое перед ним. — Третий день только этим и занимаемся. Если не справимся, то никакой практики на настоящих пациентах.
Максим на мгновение замирает, его взгляд смягчается, но недоверие все еще читается в его глазах. Он отпускает Олю и делает шаг назад, словно внутренне борется с собой, пытаясь понять, верить нам или нет.
— Капельницу... — он повторяет, его голос уже не такой резкий.
— А ты о чем подумал, пап? О, боже, ты что, решил, что мы стали наркоманками? С ума сошел? — Оля делает вид, что ее передергивает от одной мысли об этом. — Я не настолько свихнулась, чтобы вот так свою жизнь просрать…
— За словами своими следи, — резко перебивает ее Максим, наклоняется и подбирает с пола одну из запечатанных игл. Крутит в руке, потом снова на нас взгляд бросает. — Смотря на вас, начинаю сомневаться, что больные находятся в хороших руках, — качает головой.
Взгляд Оли вдруг вспыхивает озорством, она прищуривается, хитро усмехается.
— Пап, а давай мы потренируемся на тебе? Докажем тебе, что мы не настолько безнадежны, — она уже тянет его за руку к дивану. — У нас просто уже живого места не осталось, а Нина Сергеевна наотрез отказалась стать нашим первым пациентом. Говорит, с детства иголок боится, но у меня на этот счет есть сомнения.
Нина Сергеевна — домработница в доме Алмазовых. И да, она тактично избежала участи подопытного кролика.
Максим сначала сопротивляется, потом с усмешкой садится, видимо, решив сыграть по ее правилам.