Мне никто не заказывает перевод книг. Я сам ищу их, нахожу достойное, на мой взгляд, произведение и перевожу его. Перевод романа Арно Зурмински я переделывал семь раз. Писатель мастерски владеет словом, умеет создавать образы, рисует большое полотно войны, которая для меня не подвиг, не героизм, а трагедия и страдание…
Прочитал книгу до конца, она заслуживает, чтобы ее увидел российский читатель. Автору удалось целостно показать события с июня 1941 по январь 1943 г. Хороший перевод. Все просто, ясно, документально. Последнее не ухудшает художественность, а только усиливает ее. Быт, разные мелочи жизни не утомляют, а способствуют как бы присутствию читателя «там и тогда».
Первые же страницы меня потрясли… Как и другие настоящие литературные произведения, «Отечество без отцов» затрагивает множество классических тем в контексте прошлой войны, которая, как оказывается, еще никуда не ушла…
От автора
Назвать эту книгу романом было бы рискованным замыслом из-за многочисленных документальных повествований, но его действующие лица вымышленные, и их сходство с людьми, живущими сегодня или в прошлом времени, чисто случайное. Отрывки из дневников и писем являются литературным приемом, толчком к которому, впрочем, послужили реальные документы, в том числе:
«Между фронтом и родиной», Карл Реддеманн, издательство и типография Регенсберг, Вильгельм Биттер Плац 1, 45659 Реклингхаузен.
Военный дневник восточно-прусского солдата Адольфа Плорина с 6 июня по 13 декабря 1941 года, частное издание.
«Канонир императора», военный дневник Генриха Веземанна, за период с 1808 по 1814 годы, Издательство науки и политики, Кёльн, 1971 год.
Книга открывается цитатой К. Тухольски: «Солдаты — это убийцы». Цитата представляет собою вопрос. Ответ содержится в предпоследнем предложении книги.
Объявления в память о погибших, помещенные в приложении, появились в немецких газетах в 2003 году и являются подлинными, изменены лишь имена и фамилии.
Четыре года подряд это была земельная площадь, измеряемая в квадратных милях, где убийство являлось неукоснительной мерой, в то время как всего в получасе езды от этого места оно было строго запрещено. Я сказал: убийство? Конечно, убийство. Солдаты — это убийцы.
Январь подходит к концу, и я тоже в свои 60 лет ухожу на заслуженный отдых. Те, с кем я вместе работала, сидят за круглым столом и улыбаются мне. Они предсказывают мне прекрасное время.
— Каждый день выходной, путешествия на дальние расстояния, — говорят они. — Разве тебе не хотелось бы совершить поездку на теплоходе по Волге? Почему именно Россию имеют они в виду? Я заказала шварцвальдский вишневый торт, к нему хрустящие пирожные, напоминающие о прошедшем Рождестве. Красные свечи также связаны с Рождеством.
Вчера всю вторую половину дня падал снег. Мой день рождения начался с автомобильного затора в Северной Германии, радио постоянно предупреждало о гололедице. В таких чисто зимних условиях я давно уже не встречала 31 января. Когда я была ребенком, то однажды на мой день рождения пришлась настоящая весна.
Вишневый торт почти доеден, когда входит Шнайдер, чтобы произнести заключительную речь. Он благодарит меня за двадцатипятилетнюю верную службу и строит догадки, как я начну распоряжаться своим свободным временем. Ведь мне предстоит оставаться одной в большом доме на окраине города и иметь уйму свободного времени. Вегенер из архива, сидящий рядом со мной, бормочет вновь что-то о прогулке на теплоходе по России.
— Ваш сын ведь служит в бундесвере? — спрашивает Шнайдер.
— Да, мой сын уже месяц, как в Косово.
— Если у нас будут проблемы с мужчинами, то мы обратимся к Вам за помощью, — обещает Шнайдер. Все смеются, так как знают, что в его отделе никогда не бывает проблем с кадрами мужского пола.
В качестве прощального подарка он вручает мне бутылку с этикеткой «Тракенская кровь». Откуда ему пришла в голову мысль об этом крепком шнапсе, настоянном на меде?
— Я пролистал Ваше личное дело, — объясняет он. — Вы ведь из той местности, где производится этот сладкий напиток.
Поздравительная открытка висит, покачиваясь на бутылке, подписанная всеми и адресованная Ребекке Ланге. Если Шнайдер заглядывал в личное дело, то ему должно было броситься в глаза, что в документах я записана как Ребека, то есть с одним «к». Никто не спрашивает, откуда у меня такое странное имя, и меня вполне устраивает, когда меня величают Ребеккой с двумя буквами «к».