– Я видела этот шарф. Он был тщательно сложен.
«Я заменил ему свою тетю, которая умерла совсем молодой».
Написанное племянником превратилось в запутанный узор. Он хорошо умел писать и делал это без устали.
«Да, он хранит этот шарф, хотя это то самое орудие, которое лишило его жену жизни. Через некоторое время мой дядя исчез. Когда я начал кое-что соображать, то даже понятия не имел, где он находится. Я встретился с ним случайно, в тот год, когда поступил в университет. Он был очень рад увидеть меня снова. Я растерялся настолько, что не знал, как себя вести. Тебе это, наверное, хорошо знакомо. Однажды я подумал, что он просто не мог умереть».
– Однако он хорошо знает про твое детство.
«Да, все те эпизоды, которые я ему сам рассказывал. Он говорил так, словно видел это все своими глазами. Иногда приукрашивая или преувеличивая. Возможно, это тоже часть покаяния. Чтобы стереть из памяти один страшный эпизод из прошлого. Хотя дядя и понял, что это напрасные страдания, он не мог им противостоять. Стоило дяде увидеть меня, как он впадал в такое состояние. Я не мог сделать ничего другого, кроме как быть, по возможности, более сдержанным. Когда мы с ним вдвоем, в глубине сердца я испытываю радость оттого, что не могу говорить».
Остались ли еще листочки в его брелке? Я встревожилась. А вдруг племянник сейчас снимет его с шеи и выбросит в море?
Я не могла объяснить себе, чем вызвано такое беспокойство. Возможно тем, что мне захотелось больше узнать о переводчике.
Солнечные лучи закатного солнца искоса освещали профиль юноши. Легкая тень В уголках глаз; безмолвные, плотно сжатые губы; кулон, смоченный струящимся по шее потом.
И вдруг мне в голову пришла мысль, что он тоже станет таким же старым, как переводчик. Я попыталась представить его морщинистую кожу, дряблые мышцы, поредевшие волосы, но безуспешно. Как я ни зажмуривалась, мне никак не удавалось даже смутно представить хотя бы одну часть его тела.
Я посмотрела на часы. До прихода автобуса оставалось только десять минут.
– Когда ты уезжаешь? – спросила я его.
«Завтра», – последовал короткий ответ.
– Неужели?… Твоему дяде, наверное, будет грустно.
«Не думаю. Он просто вернется к обычной жизни».
– В следующем году ты приедешь на летние каникулы?
«Навряд ли мне это удастся. Со следующей осени я буду продолжать обучение в Италии».
Убедившись, что краски высохли, племянник закрыл мольберт, а кисти положил в коробку. Воду из бумажного стаканчика он вылил в море. Грязная вода расплылась внизу под нами, но тотчас же ее смыла набежавшая волна. Звук был таким четким, что я даже засомневалась: а не произнес ли он что-нибудь.
– Наверное, тебе наши отношения кажутся странными…
Рука, державшая краски, остановилась, и он вопросительно посмотрел на меня.
– Разумеется, разница в возрасте почти в пятьдесят лет любому покажется ненормальной.
«Мне это не кажется таким уж странным. Я был счастлив ощущать тебя рядом. И вообще, я был рад с тобой познакомиться».
Я не знала, как на это реагировать, поэтому опустила голову, чтобы помочь юноше складывать тюбики с красками.
«С того момента, как я прибыл сюда, ты первая, не считая моего дяди, с кем я разговариваю».
– Но время от времени я испытываю беспокойство. Потому что у нас нет будущего. Я думаю, что, возможно, осень никогда не нacтyпит. Я спрашиваю себя: неужели все закончится летом?
«Все будет нормально! – как бы утешая меня, написал племянник. – Ветер скоро прекратится. Помнишь, как в тот день он промчался над набережной? Не беспокойся!»
Последний листок он положил мне на ладонь и сжал ее в кулак. Написанные им слова заполнили всю мою ладонь. И вдруг у меня возникло ощущение, что между нами установилась связь, какой не могло быть с переводчиком.
Мы уже собирались встать, как вдруг оказались в объятиях друг друга. От любого неосторожного движения на скользком камне нам грозила опасность упасть в море. Я пыталась потом вспомнить – то ли племянник хотел меня удержать, потому что я потеряла равновесие, то ли он первым протянул ко мне руки, – но безуспешно. Мне показалось, что волны вдруг перестали двигаться.
Мы поцеловались. Наши губы соединились без малейших колебаний, как будто мы обменялись условным знаком, связующим только нас двоих и постоянно повторяющимся с давних времен. Все это время я сжимала в руке листочек с его текстом. Его кулон прижимался к моей груди, которой только в этом месте было холодно. Запах его дыхания был иным, чем у переводчика.