– Несомненно, он посчитал, что нет нужды все подробно рассказывать. Мы только немного поболтали. Он рисовал, а я ждала автобус. Вот и все.
– Но ведь речь идет здесь о моей покойной жене. И он во всех подробностях описал, как она погибла.
– Это я его об этом попросила.
– Почему ты мне ничего об этом не сказала?
– Для этого не было никаких причин.
– Имелась одна-единственная причина не говорить мне об этом. Чтобы держать меня в неведении.
– Он уехал. Его здесь больше нет. Следовательно, это больше не имеет никакого значения.
– Не обманывай меня!
В который раз я слышала такой тон в голосе этого мужчины? Я начала отсчитывать с того момента, когда впервые встретила его в «Ирисе». Я задумалась. Каждый раз мое тело каменело, и я не могла пошевелиться. Еще более сильный порыв ветра обрушился на остров. Раздался звук чего-то с хрустом ломающегося: сосна на утесе или перила на террасе?
– Я умею разбирать его почерк. Мы столько времени провели вместе, общаясь при помощи листочков. Это то же самое, что и с голосом. Я сразу мог определить, в каком настроении и каким тоном он говорит.
Дождь начал крутиться в завихрениях ветра. Море стало таким черным, что как ни напрягай зрение, различить город было невозможно. Все листочки выпали из руки мужчины.
– Я изменила вам, – сказала я вдруг таким спокойным голосом, что и сам удивилась. Хотя я сказала правду, у меня было такое ощущение, что я солгала. Переводчик внимательно прислушивался к моему голосу, оставаясь совершенно неподвижным.
Раздался гудок парохода. Сирена звучала довольно долго.
– Катер остается здесь. Он не будет сегодня возвращаться, – сказал он.
Весь вечер мы занимались любовью способами, известными только нам. У меня не было никакой возможности вернуться в «Ирис». Больше катеров не будет, телефона нет, никаких друзей, которые могли бы прийти на помощь. Мы остались совершенно одни.
Как ни странно, я не вспоминала о матери. Я даже не думала о том, что ей завтра скажу. У меня было такое ощущение, что завтра никогда не наступит. Я думала о том, что, сколько ни жди, буря не прекратится и мы вдвоем окажемся навеки заточенными на острове. Такие романтические мысли еще больше встревожили меня. Переводчик придумал для меня наказание. Удивительное наказание, которое никому другому и в голову не пришло бы. Он затащил меня в ванную и обрезал мне волосы.
В ванной оказалось очень холодно. Крутился вентилятор. Хотя ванная комната была очень тесной, потолок был ужасно высоким. Любой звук эхом отдавался над нашими головами. В некоторых местах кафель обвалился. Изнутри ванна была вся в царапинах.
– Что ты наделала?
Переводчик держал в руках те самые ножницы, которыми он перед этим разрезал мою ночную рубашку. Как и тогда, он несколько раз щелкнул ими в воздухе, издавая резкие звуки. Мои барабанные перепонки еще долго дрожали от этого звука.
Я и сама знала, каким образом лучше всего ее разрезать. Как только лезвие ножниц коснулось подола рубашки, она моментально разошлась пополам. Безо всякого сопротивления. И переводчик с легкостью раздел меня, не прибегая к силе.
– Как ты посмела соблазнить дорогого моему сердцу мальчика?…
Он схватил меня за шиньон. Волосы до этого еще кое-как сохраняли форму, а сейчас они в мгновение ока рассыпались и закрыли мне лицо.
– Я заставлю тебя это понять. Подожди немного. Сейчас увидишь.
Он схватил меня за волосы и безжалостно потащил. Потом развернул. Кожа у меня на голове затрещала.
– Прекратите! – закричала я.
Мои ноги касались умывальника, бедра ударялись о край ванны. Мне казалось, что с моего черепа содрали всю кожу.
– Умоляю, перестаньте! Мне больно, больно…
Холодное лезвие коснулось моей головы. Мои волосы, сжатые в пучок, упали мне на глаза. Масло камелии полностью испарилось, и волосы стали совершенно сухими. Переводчик без устали работал ножницами. Состриженные волосы продолжали сыпаться на пол. Хотя мне казалось, что на голове ничего не осталось, переводчик не прекращал меня стричь. Он меня не простил.
– Извините меня. Я больше не буду. Извините, – твердила я.
Мужчина ничего не отвечал. И тут до меня дошло, что я хочу понести наказание за все, что произошло у нас с его племянником. Может быть, именно поэтому я и пригласила юношу в «Ирис».
Волосы были повсюду: на моих губах, на грудях, даже пристали к волосам на лобке. Я стряхивала их, стряхивала, но все равно была ими усыпана. Его руки и пиджак тоже были все в волосах. За окном был виден только мрак. Дождевые капли катились по оконным стеклам.