Утром, продрав глаза, побежал искать медтехнику. Первым делом сунулся к Тане, так звали больную с камином.
— Таня дома? — спросил у открывшего дверь бугая. Тот был в попугаистых шортах, и глаза навыкате от такого наглого посетителя.
— Яйца у нее вчера я не оставлял?
— Что?! — еще больше выпучил глаза бугай, превращаясь в Отелло.
Цыганка когда-то нагадала ему: «Женишься, касатик, один раз, но жена достанется слабой до королей и вальтов». «Посмотрим?» — сказал будущий Отелло.
Друзья юности прикалывали его на счет королей бубновых и рогов ветвистых. «Смеется тот, кто смеется опосля», — успокаивал весельчаков за чужой счет. Долго выбирал жену, в конце концов остановился на Тане. Ее на аркане не затащишь в бассейн, под пистолетом — на пляж. Убивай — прозрачное платье не наденет. Живот и бедра были со следами ожогов.
Отелло показал язык цыганке, когда Татьяна показала непривлекательные следы.
И что же получается — поторопился с языком? Пока он деньги кует, ему, вопреки ожогам, рога растят. Змеиное отродье — нашла выход! Старому мухомору молодку и с ожогами только давай! Тем более, у этого мухомора пороха в пороховнице через край — не угонишься.
Отелло метнул кочергу вдогонку. Она со свистом пролетела над головой целителя. Филипп Матвеевич скаканул козлом и прибавил прыти.
Однако ослепляющая ревность была сильнее жажды жизни, топот погони настигал жажду. Вдруг за спиной жажды что-то громко упало.
Топот стих.
Филипп Матвеевич обернулся.
Отелло распластано лежал на тротуаре, верхом на нем сидела пигалица в очках.
— Я его все равно замочу! — хрипел в асфальт Отелло. — Он ходит к моей жене!
— Темнота! Это народный целитель Назаров! — болевым приемом сдерживала клокочущую ревность пигалица.
— Замочу! Пусти!
— Дурак! Он женщин лечит. Меня в прошлом году от аллергии избавил, я потом турнир в Праге выиграла. Помните, Филипп Матвеевич?
— А как же! — сказал, опасливо поглядывая на Отелло, народный целитель, хотя убей не помнил пигалицу.
— А меня можешь вылечить? — спросил с асфальта бугай.
— Бешенство неизлечимо! — находясь в позе высокого старта, ответил Филипп Матвеевич.
— Не бешенство! — Отелло в бугае угас. — Нервы с этим бизнесом не в тему стали.
— Как-нибудь зайду, — уходя, сказал Филипп Матвеевич.
— А Таньку больше не лечи! — в спину бросил Отелло.
«Пусть ее собака Авва лечит», — проворчал себе под нос Филипп Матвеевич и пошел искать лукошко с яйцами.
АМИНЬ С АБЗАЦЕМ
Полгода, девочки, бегала я работу искала, наконец, забатрачилась в коммерческую фирму. Три директора: Аминь, Абзац, а третий пашет за них.
Аминь верующий. Всех святых знает, с Владыкой перезванивается, на нужды церкви щедро жертвует, а нам, как нищим на паперти, платит.
Абзац выдвиженец братвы. Из десяти слов у него девять по матери, печатное одно и то «абзац». Когда бы Аминь к себе ни вызвал, к бабке не ходи, — для начала проведет душеспасительную беседу. Абзац, не успеешь порог его кабинета переступить, материть начинает, хотя тоже с религиозным уклоном: в Христа, бога и апостолов полощет. Потом как гаркнет: «Абзац!» Значит, свободен, дежурное вливание окончено.
Как-то Аминь заходит в нашу комнатенку.
— Некрещеные, — спрашивает, — есть?
«Все, — думаю, — абзац! Уволит».
Перед этим как раз обсуждали данную тему, черт за язык дернул, проболталась.
— Некрещеным в нашем коллективе не место! — отрубил Аминь.
— Заявление писать? — спрашиваю.
— Грех о ближнем плохо думать! — отчитал Аминь. — А все почему — да потому, что ты нехристь! Надо срочно принять таинство крещения.
Дал денег на таинство и направил в церковь к своему духовнику, отцу Василию.
У отца Василия в тот день целый отряд крестился: от грудничков до старичков. И кумовей со зрителями толпа, как на свадьбе. Отец Василий, протяжный такой верзила, лет тридцати, под левым глазом густо затонированный синяк проглядывает. И смурной батюшка, не подступись. Резко процедуру начал.
— Мужчины, — говорит, — покиньте помещение!
Мужчины завозмущались:
— Мы тоже платили за крещение!
— Успеете, — отец Василий урезонил. — Столько лет без креста жили, еще минут десять потерпите.
Без мужчин прочитал нам молитву, просветил, что после родов женщина нечистая, ей 40 дней церковь посещать нельзя и потребовал в переводе на твердую валюту два с половиной доллара. Вроде как штраф. На эту статью Аминь матпомощь не выделял, пришлось из личных сбережений раскошелиться.
— Кто аборт делал? — вопрошает отец Василий после сбора денег. — Шаг вперед.
Шагнула я дрожащими ногами. Не шагни, думаю, Аминь правду разнюхает, выгонит.
Отец Василий шагнувшим внушение произвел, дескать, аборт делать — это грех. Надо с умом предохраняться от нежелательной беременности. На этот случай имеются протовозачаточные средства. Не церковь, а центр планирования семьи и репродукции. За абортный грех с шагнувших еще в том же размере слупил. Занервничала я, девочки, вдруг начнет дифференцировать, кто больше одного раза с абортом грешил, а я уже неплатежеспособная.
Нет, Бог миловал, отец Василий велел кликнуть мужчин и начал крещение. Сам по-прежнему туча тучей ходит.
Увидел видеокамеру.
— Не гневите Бога! — наложил категорический запрет. — Это вам не Голливуд, а я не Шварценегер.
Однако ничто не вечно под куполом церкви. В процессе крещения начал батюшка оттаивать к светской жизни. Он ведь что, нет-нет да занырнет, как бы по технологии обряда, за кулисы, в ризницу, или как там у них называется. И с каждым заходом щечки розовеют, глаза теплеют, даже синяк здоровьем наливается.
— Где, — спрашивает после одного из нырков, — видеокамера? Зря вы, — говорит, — думаете, что я злыдень-терминатор. Тут однажды покрутился с фотоаппаратом один, а потом в газете снимок напечатали: я держу младенца женского полу над купелью и подпись: «Секс в космосе». При чем здесь, спрашивается, космос и тем паче — секс? И вообще, — говорит, — телевидение и газеты смотреть грех. Там бес.
Но снимать на видео разрешил. Даже подсказывать начал — какой ракурс, откуда лучше взять. Прямо режиссер в рясе. Но строго-настрого наказал: его в фас не «брать». Только в профиль с правой стороны. Мое, говорит, увечье ваше кино не украсит.
— А знаете где, — спрашивает, — поврежденье получил?
Оказывается, не сходя с рабочего места. Купель на него упала.
Та купель, надо заметить, отцу Василию по колено. По любому получается — она самоходно-летающая. Порхает по церкви, как у Гоголя в «Вии» гроб. Или отец Василий на полу пребывал во время падения оной? Одним словом, загадка религии. Отец Василий, то и дело посещая закулисное пространство крестильни, начал путать имена и события.
Наставляя нас на стезю праведности, изрек:
— Это прелюбодеяние, если, к примеру, у Петра, при созерцании каждой длинноногой девицы в короткой юбке, желания непотребные возникают в голове и другом месте. Надо, Петр, господином себе быть.
Петр никак не почитает батюшкино наставление. А кому там почитать? Петру три месяца от роду. Если и есть непотребные желания, так только под себя нагрешить. Вот его смазливому крестному, судя по масляным глазкам, в самый раз попрелюбодеять с длинноногими… Но крестного звали Федор.
Кстати, отец Василий к концу крещения сам был не прочь приударить за симпатичной юбкой. Совершая козе-девице миропомазание, сделался галантным, аки светский лев. Разрешите, говорит, за вами поухаживать. Отставив мизинчик, снял с нее очки, миропомазал лоб. Разрешите, говорит, обратно поухаживать. Надел очки.