— Ты любишь меня, да?
— Да, — отвечает она.
— Мне нужно, чтобы ты знала, когда я вернусь, мы не останемся здесь. Мы покинем страну. Это не обсуждается.
— Что насчет нашей жизни, наших друзей и семьи?
— Если мы останемся, не будет никакой жизни.
Ее тело дрожит, пока она цепляется за меня и старается заглушить плач, прижавшись к моему плечу.
— У меня не так уж много времени, — говорю я ей мягко, пытаясь не расстроить ее еще больше.
Что это значит?
— Я уезжаю... сегодня.
Она отстраняется и со слезами и болью в глазах говорит мне:
— Ты должен дать мне хоть что—то. Какую—то гарантию, что с тобой все будет хорошо, и ты вернешься.
— Нет ничего, чего бы я ни сделал для нашей семьи. Я все свое защищу. Я вернусь.
И на этом она жадно целует меня, садясь мне на колени. На вкус она как соль, из—за слез. Она крепко удерживает меня, выражая всю свою любовь.
Обвив руки вокруг нее, напоминаю:
— Я люблю эту семью больше, чем жизнь.
— Мне так с—с—страшно. Я д—даже не знаю, что сейчас думать, — скулит она, и я вытираю ее слезы.
— Я понимаю, милая, и ужасно сожалею. Я не хотел втягивать тебя в это. Но должен уехать.
— Нет, подожди, — кричит она. — Может, я могу помочь. Если ты расскажешь мне, в чем проблема, возможно, я найду выход. Что—то, что я смогу сделать, чтобы...
— Уверяю, я все обдумал. Помни, что я сказал тебе: мы поругались, и я уехал.
Мы целуемся последний раз, когда на мой не отслеживаемый телефон, который я купил, приходит сообщение, что машина прибыла.
И затем я уезжаю, отправляясь на машине к чартеру, который доставит меня в Шотландию, необнаруженным и вне преследования.
Можно смело считать меня эгоисткой за то, что я собираюсь сделать, но я не могу остановить себя. Весь мой багаж упакован и лежит в машине, но перед тем как поехать в аэропорт, мне нужно попрощаться. Я знаю, что мои слова ранили его прошлым вечером. Чем больше я говорила, тем злее он становился, и, в конце концов, ушел. Но я не могу уехать вот так. Не могу позволить, чтобы наше последнее общение было таким. Я понимаю, что в данный момент думаю только о себе, но мне нужно увидеть его последний раз.
Я подъезжаю к воротам и нажимаю на звонок.
― Иди домой, Нина, ― говорит его голос.
― Деклан, пожалуйста. Я собираюсь возвращаться домой, уже еду в аэропорт. Просто хочу попрощаться. Можешь ты хоть это позволить мне?
В ответ одна лишь тишина. Я жду, и когда уже собираюсь уходить, ворота начинают открываться. Благодарно выдохнув, я въезжаю на извилистую дорожку. Припарковавшись, я осматриваю дом. Я стараюсь слишком усиленно не думать о том, что было бы, если… Потому что этого никогда уже не произойдет. Мне по—прежнему кажется странным, что слишком мало кустарников, ведущих к дому. Большие, огромные пустоты, в то время как все остальное в отличном состоянии хоть и под снегом.
― Холодно, ― произносит Деклан у входной двери, где стоит.
― Кустарники выглядят печально, ― говорю я.
― Кустарники?
― Тут их не хватает. Они погибли?
― Можно и так сказать, ― отвечает он. ― Может, уйдем с холода?
Слабо улыбнувшись, я вхожу в дом. Деклан закрывает дверь и проходит мимо меня, а я следую за ним, но сегодня он ведет нас на кухню.
― Я только что приготовил кофе, ― говорит он и берет кофейник со столешницы. ― Думаю, бывшая домохозяйка оставила чай в кладовой, если хочешь выпить чашечку.
Его неожиданная учтивость застает меня врасплох.
― М—м—м, хорошо. Да, я бы с радостью выпила, ― нервно тараторю я.
Я обхожу огромный кухонный островок и сажусь на один из барных стульев. Я наблюдаю, как он двигается по кухне, наливает кипящую воду в кофеварку, а остальную в чашку для моего чая.
Я осматриваю помещение. Кухня, совмещенная со столовой, расположена вдалеке от открытого пространства дома, в ней перед тремя панорамными окнами стоит огромный, деревенского типа стол. Комнату освещает даже снег снаружи, и окна слегка покрыты инеем.