Что за хрень?
― Деклан был там? ― спрашиваю я, гадая, знает ли он, что скрывалось от него.
― Там живет Элизабет. На днях он провел там пару часов посреди ночи, а затем вернулся домой.
Мне не дают возможность ответить, когда охранник захлопывает дверь и кричит: «Время вышло, заключенный!»
Он выхватывает телефон из моих рук и отключает звонок.
― Что, черт возьми, случилось с пятью минутами? ― говорю я враждебно.
― Увеличение цены, сука. В следующий раз тебе это будет стоить дороже.
Схватив меня за руку, он выводит меня из прачечной, и, хотя мои кости горят от желания выбить дерьмо из этого подонка, я держу себя под контролем, потому что я не могу попасть в изолятор. Мне нужно иметь доступ к этому чертовому телефону и найти способ взять себя в руки.
Первое, что мне нужно сделать, это выяснить, кто такая Элизабет, к которой мой сын ходит к «Водяной Лилии». Поэтому я жду в своей камере до отбоя, а затем пробираюсь в телефонную будку, откуда могу позвонить.
― Кэл, малыш, ― вздыхает голос Камиллы в трубку.
Я благодарю Бога, что ценности этой женщины немного сомнительны, чтобы встречаться с мужчиной, которому грозит до 25 лет в федеральной тюрьме.
― Как ты держишься, дорогая? ― спрашиваю я.
― Я скучаю по тебе. Необходимость заботиться обо всем самостоятельно губит меня.
― Я знаю. Мне жаль. Мне нужно тебя увидеть. Ты нужна мне здесь на выходных.
― Конечно. Ты знаешь, что я никогда не пропускаю посещение. Все в порядке?
― Да. Я не хочу, чтобы ты беспокоилась обо мне, ― говорю я. ― Просто важно тебя увидеть. ― Я настаиваю на своих словах, потому что мне нужно, чтобы она сделала для меня одну вещь, о которой я не могу упоминать в этих отслеживаемых звонках из—за определенных имён.
― Кэллум, ― она тихо ворчит. ― Ты в тюрьме. Как я могу не беспокоиться о тебе?
― Девяносто секунд.
― Чёрт! ― я рявкаю и ударяю рукой о бетонную стену. ― Ты положила деньги на мой счет?
― Да, но ты знаешь, насколько это медленно.
― Мне нужно, чтобы ты позвонила, потому что у меня все закончилось. Я не смогу позвонить тебе, пока не получу эти деньги.
― Я обещаю, Кэл.
― Осталось тридцать секунд.
― Боже, я ненавижу это, ― она плачет. ― Я очень сильно скучаю по тебе.
― Я тоже по тебе скучаю. Увидимся через пару дней.
― Я приеду. Я люблю тебя.
― Я тоже тебя люблю.
Зайдя в камеру, я сажусь перед телевизором, который показывает эпизод из шоу «Опасность». Слева от себя я вижу, как несколько идиотов выкрикивают свои ответы, и я нахожу их более занимательными, чем само шоу.
― Эй, шлюха!
Моё тело напрягается, когда слова скользят по моему уху, и прохлада от того, что я представляю себе, как лезвие пронзает мою спину.
― Я разговариваю с тобой, esé, ― говорит он, садясь позади меня, и его лицо парит рядом со мной, когда он тихонько говорит мне на ухо, чтобы не привлекать внимание.
― Чего ты хочешь? ― я сохраняю голос ровным и твердым.
― Твой босс хотел, чтобы я передал тебе сообщение.
― Мой босс?
― Да, верно. Он не хочет, чтобы ты играл со мной. Произносил вещи, которые не нужно говорить. Упоминал имена, которые не нужно упоминать. ― Он вонзает клинок в мою кожу, и я отодвигаю спину от лезвия, когда он насмехается: ― Тебе же не нужно напоминать о твоей старухе, так ведь?
Я мотаю головой, чтобы посмотреть прямо на него, и он отступает, быстро засовывая лезвие в носок. Моя кровь кипит, и ярость, которая бурлит внутри, требует усилий, чтобы держать ее под контролем.
Парень улыбается, отмахиваясь от своих угроз в обмен на лёгкую усмешку, говоря:
— Эй, амиго. Расслабься.
― Расслабься? Ты упоминаешь мою бабу, и ждёшь, что я расслаблюсь? Мне не нужно напоминание, и я не твой амиго. В следующий раз, когда ты поговоришь с моим боссом, напомни ему, что часто преданность лежит в луже крови.
Он коротко кивает, принимая мои слова, а затем я добавляю:
― Если ещё раз ты будешь мне угрожать, я превращу тебя в гомика и засуну тебе в задницу палку.
Он смеётся, встаёт и, прежде чем уйти, качает головой и говорит:
― Ты меня удивляешь, белый. ― И затем с улыбкой добавляет: ― Я сообщу боссу, что мы поладили.
― Конечно сообщишь.
― Мне пришлось снять лифчик, Кэл!
― Что? Почему?
― По—видимому, я выгляжу подозрительнее, чем мусор, с которым я стояла в очереди, ― шепчет Камилла, а затем просматривает комнату, чтобы убедиться, что никто больше её не слышал. ― Это было унизительно.
Сидя за небольшим столом напротив женщины, которая трахала меня последний год, я зол на ту мразь, которая увидела сиськи моей куклы, в то время как у меня не было такой возможности, с тех пор, как они арестовали меня. Она оскорблена и сердита, и совершенно некстати. Она всегда выделяется, как больной палец, когда навещает меня, одетая в дизайнерскую одежду, но это моя Камилла.