— Алло? — отвечаю я, когда звонит сотовый.
— Элизабет, это Лаклан.
Его голос разочаровывает. С тех пор, как Деклан пришел ко мне и попросил меня не уезжать, я надеялась услышать его, но пока ничего.
— Привет.
— Я хотел узнать, сможем ли мы встретиться. У меня есть информация о твоей матери.
Небольшой поток адреналина проносится по моему телу. Или это тревога? Может, страх? Я не знаю, что именно, но это пробуждает что—то внутри меня, и я спрашиваю:
— Ты нашел ее?
— Да. У тебя есть время, встретиться со мной?
— Ты в городе? — спрашиваю я, зная, что он живет в часе езды от Эдинбурга.
— Я смогу быть там. Ты просто скажи, как лучше для тебя.
— Я могу приехать в город.
— Ты уверена?
— Да, — отвечаю я, — Будет здорово немного изменить обстановку.
Честно говоря, мне просто нужно отвлечься. Вчера у меня был мрачный день, после того, как прошлой ночью здесь был Деклан. Запутанная неразбериха этой ситуации сводит меня с ума. Попытка разобраться с раной, которую я открыла вчера вечером, оказалась слишком сложной для меня.
И стоит открыться одной ране, открывается и другая.
С позором и отвращением моего прошлого, которое я вынуждена была хранить в тайне так долго, мне нужны были тиски, чтобы справиться с войной внутри меня.
Поэтому я сделала то, от чего мне стало хорошо, и когда безмятежная кровь, стекающая по моей шее, исчезла, я начала забивать кулаками свои бедра. Я продолжала до тех пор, пока, наконец, не увидела кровь, скопившуюся под моей кожей. Изуродованный алебастр.
Я повесила трубку после того, как записала его адрес и схватила свой шарф и пальто. Я отправляюсь в Эдинбург. Когда я перехожу на Мерчистон Гарденс, меня приветствуют красивые викторианские дома.
— У тебя были проблемы с поиском? — спрашивает Лаклан, открывая входную дверь, когда я подъезжаю к его дому.
— Я в чужой стране, — дразню я.
— У меня всегда есть проблемы, когда я приезжаю сюда.
Он смеется, и, когда я приближаюсь к нему, он шутливо замечает:
— Ну, ты выглядишь невредимой, и машина по—прежнему выглядит целой.
— Счастливая машина, — подмигиваю я, прежде чем войти в фойе.
Я вижу стены, залитые богатыми темно—серыми тонами слоновой кости, деревянные полы цвета красного вина и большие окна. Дом просторный, с большим количеством естественного освещения.
— Прекрасный дом.
Лаклан проходит мимо меня, и я следую за ним по дому к главной гостиной.
— Могу я предложить тебе выпить? — предлагает он.
— Нет, спасибо. — Сняв пальто, я накинула его на диван и села рядом с Лакланом. — Впечатляет.
Он смеется и говорит:
— Ты великодушна. Можно было бы сказать, что я живу в трущобах по сравнению с Брунсвикхилл твоего мужчины.
— Моего мужчины?
— Разве не так?
Продолжая легкий стёб, который проходит между нами двумя, я говорю:
— Ну, для любого, кто знает Деклана, ясно, что никто не может требовать от него что—либо. Он действует наоборот. — Сжав ноги, я усмехаюсь и добавляю: — Тотально контролирующий фрик.
— Попробуй на него работать.
Его слова сбивают с толку, и я спрашиваю:
— Ты работаешь на него? — И когда он кивает, я замечаю: — Ты об этом не говорил.
— Ты не спрашивала.
— Есть ли что—то еще, о чем я не спросила и о чем должна знать?
— О, да, — преувеличивает он шутливо, — Но какое может быть удовольствие в прозрачности?
— Человек—загадка.
Он улыбается, и я смеюсь.
— Итак, скажи мне, Лаклан. Что ты делаешь для Деклана?
— Я управляю его финансами среди прочих вещей. А что насчет тебя?
— Меня?
— Какая у тебя профессия?
Его вопрос возмущает, и я отвечаю:
— Я предпочитаю не брать на себя обязательство единственного образования.
— Предприниматель?
— Разве это не просто модное слово для безработных?
— Какое ты предпочитаешь?
— Честно и прямо, — говорю я ему, — нет никаких причин приукрашивать правду, потому что, когда люди понимают, что crudité (грязь) — это просто вегетарианское блюдо, они чувствуют себя обманутыми, а виновник выглядит мошенником.