― Алик подчеркнул, насколько важно для вас держать этот вопрос в секрете.
― Да. Последнее, что мне нужно, так это чтобы какой—то репортер начал крутиться вокруг, узнав, что я был в больнице с женщиной.
Ее улыбка теплая, и когда она касается моей руки, она говорит:
― Ты и Алик были друзьями в течение многих лет, и, хотя мы с тобой не так хорошо знакомы, я хочу, чтобы ты знал, что можешь доверять мне.
― Спасибо.
― Прежде, чем я проверю девушку...
― Ее зовут Элизабет, ― перебиваю я, мой живот все еще туго скручен от чтения о ее матери.
― Прежде чем я обследую Элизабет, вы можете рассказать мне, что случилось сегодня вечером?
― Мне позвонил друг, сообщив, что она узнает что—то, что, вероятно, ее расстроит.
Ее брови поднялись.
― Детали не важны, но, разумеется, она не восприняла новость хорошо. После того, как я закончил разговор с моим другом, я бросился туда, где она остановилась, желая проверить её, и когда я приехал, она заперлась в своей комнате. Она кричала, как маньяк, и рыдала. Я выбил дверь, и она была покрыта кровью. Она, должно быть, ударилась головой обо что—то. Всё кругом было в крови. Она немного успокоилась и заговорила. Я думал, что она говорит со мной, поэтому я отвечал ей, но она не смотрела на меня. И затем она упомянула чужое имя.
Я рассказываю ей, не желая раскрывать слишком много деталей.
― Должно быть, у нее были галлюцинации, а потом было похоже, что все ее тело заболело, и она стала жаловаться на звон в голове.
― У нее было такое раньше?
― Я предполагаю, но точно не знаю. Когда я привел ее сюда, я посадил ее в душ, и все ее тело было покрыто синяками. Как будто она избивала себя. Я знаю, что у нее есть рана на голове, которую она раздирает.
― Она на каких—нибудь лекарствах, о которых вы знаете?
― Нет. Я не знаю.
― Все в порядке, ― уверяет она, а затем просит ее увидеть.
Я провожаю ее по лестнице в комнату для гостей, где я оставил Элизабет. Я стою в стороне, а Кайла подходит к кровати, чтобы поговорить с ней.
― Привет. Я доктор Аллавай. Вы можете сказать мне свое имя?
Я смотрю, ожидая какого—то движения, но нет никакого сдвига, когда я слышу ее слабый голос:
—Элизабет.
― Фамилия?
― Арчер.
Кайла ставит свою медицинскую сумку на тумбочку и начинает задавать Элизабет ряд вопросов о событиях вечера. Кайла помогает приспособиться Элизабет в постели и усаживает ее со стопкой подушек за спиной. Они начинают говорить, и голос Элизабет звучит глухо, когда она рассказывает о своей матери, и по тому, что она говорит, я могу сказать, что она не знает всех фактов, как я. Вероятно, она только прочитала несколько слов и так взбесилась, что сорвалась.
― Был ли еще кто—нибудь в комнате с вами и Декланом? ― задает она вопросы, зная, что я упомянул о том, что она говорила с кем—то, кого там не было.
Я прислоняюсь к стене молча, скрестив руки на груди, и я вижу, как ее глаза блестят от слез.
Она кивает, и Кайла спрашивает:
― Кто еще был там?
― Мой брат, ― слабо отвечает она.
― Можешь сказать, где сейчас твой брат?
― Я не сумасшедшая, ― немедленно защищается Элизабет.
― Никто так не считает. Но мне нужно, чтобы ты была честна со мной, чтобы я могла помочь тебе.
― Вы не можете мне помочь.
― Ты позволишь мне попробовать? ― предлагает она. ― Мы можем не говорить сейчас о твоем брате, если ты не хочешь, но позволишь ли ты мне взглянуть на твою голову?
Кайла начинает лечить раны на лбу, а также одну на затылке. Затем она движется, чтобы исследовать синяки на ее теле, в то же время осматривая ее жизненно важные органы. Пока она делает все это, она продолжает говорить с Элизабет, и вскоре та рассказывает:
― Иногда, когда я действительно расстроена или испытываю стресс, я вижу своего брата. Он разговаривает со мной и успокаивает.
Закончив осмотр, она выписала рецепт успокоительного, и когда я провожаю ее, она говорит:
― Я бы хотела увидеть ее снова, но я хочу, чтобы она также посетила психиатра. Как я уже сказала, я мало знаю об этом случае или семейной истории пациента, но моя первая мысль заключается в том, что она, скорее всего, имеет дело с необработанным депрессивным эпизодом с некоторым конгруэнтным психозом.
― Что это значит?
― Нет сомнений, что она сейчас ужасно подавлена, но из—за того, что она видит и слышит вещи, которые не существуют, и из—за ее неустойчивого поведения, возникает довольно много красных флагов. На самом деле это хороший знак, хотя ее галлюцинации, похоже, связаны с ее бедой.
― Я никогда не знал, чтобы она была такой неустойчивой, ― говорю я ей, вспоминая то время, которое мы проводили вместе в Чикаго. ― Она всегда была так скрытна и остроумна. Уверен, что у нее были моменты грусти, но ничего подобного.