— То есть тебе достаточно того, что ты сам считаешь себя правым?
— А что в этом плохого? Да, у меня грязная работа, но общество пока не научилось обходиться без неё.
— А тебе не хочется хотя бы иногда иметь нормальные выходные, нормальный рабочий день, на работе общаться с нормальными людьми, а не с бомжами и алкоголиками и ехать домой в своей машине, а не в переполненном автобусе? Тебе не кажется, что тот, кто хорошо работает, должен и хорошо зарабатывать?
Костя усмехнулся:
— Конечно, кажется! И кажется, и хочется. Человеку всегда хочется больше, чем у него есть. Но не в одних ведь деньгах дело, согласись! Хотя, конечно, они делают жизнь приятной. Могу тебя твёрдо заверить, что, когда мне станет по-настоящему не хватать всего того, что ты сейчас перечислила, я сразу же сменю работу. Кстати, алкоголиков и бомжей у нас не так уж и много проходит, гораздо больше очень приятных людей… Я имею в виду — чисто внешне. А что не следователь Знаменский, а обыкновенный бандит — герой нашего времени, так и черт с ним. Каждый делает своё дело. Я вот ничего другого делать не умею.
— Не понимаю… — задумчиво проговорила Вика. — Ты же умный мужик. Люди стремятся к деньгам, к славе, популярности… А ты? Чего ты хочешь добиться? Поймать последнего жулика и пожать ему руку, как Хрущёв обещал? Неужели так приятно людей сажать? Или по крышам с пистолетом бегать?
— Сажать, кстати, иногда действительно приятно. Особенно когда знаешь, что эта сволочь хоть какое-то время не будет людям мешать, а будет в зоне загибаться. А по крышам бегать, знаешь ли, не доводилось, но, думаю, ничего приятного в этом нет. Тем более я высоты с детства боюсь.
— Перестань паясничать. — Вика поморщилась, потом кивнула на бутылку. — Наливай… Объясни мне, почему тебя так волнует, будет какая-нибудь сволочь мешать людям или будет в тюрьме сидеть?
— Не знаю. — Костя поднял стакан, посмотрел на Вику сквозь гнутое стекло. — Не знаю… Один мой знакомый, он на пенсии сейчас, любил говорить, что опер — не профессия, а диагноз. Может, он в чём-то прав? Одному судьбой дано быть кинозвездой, другому — сантехником. Да и жизнь так устроена: один всё время должен воровать и убегать, а другой — ловить и догонять. Первые не могут жить без вторых, и наоборот.
Костя допил вино, поставил стакан и посмотрел на опустевшую тарелку. Даже не заметил, как все съел.
— Давай прекратим этот ненужный спор. Если уж тебе так хочется поругаться, так давай поговорим о твоей профессии — там тоже много интересного можно найти. Только я, честно говоря, не хочу, мне и на работе ругани хватает. Ты мне всё равно ничего не докажешь, я твои доводы и раньше слышал, но увольняться и идти торговать водкой пока не собираюсь. И, думаю, никогда не соберусь.
Взяв со столика пачку сигарет, Костя встал, прошёлся по комнате, глядя себе под ноги, и остановился у окна. Закурил. Некоторое время они молчали, потом Ковалёв, разглядывая тлеющий кончик сигареты, заговорил опять:
— Действительно, нас сейчас не ругает только самый ленивый или самый занятый. Ругают, забывая о том, что борьба с преступностью — дело всего общества, а не только одной милиции. Пусть это звучит громко, но это действительно так. А общество от этой самой борьбы отстранилось, в лучшем случае просто наблюдает со стороны. Один политик, в прошлом адвокат, сказал, что какого-либо особого всплеска преступности, в том числе и организованной, у нас нет, а есть просто новые формы взаимоотношений между «новыми русскими». В таком случае прав был другой человек, который сказал: чем больше я узнаю новых русских, тем больше мне нравятся алкоголики. Во всех нормальных странах в ответ на рост преступности следует ужесточение уголовного законодательства. У нас — все наоборот. Так называемая гуманизания перешла все мыслимые границы. Грабителя отпускают до суда под залог в смехотворную сумму пять миллионов рублей, а через пару месяцев этот залог ему вообще возвращают в связи с «тяжёлым материальным положением», хотя суд состоится не раньше, чем через полгода. Торговец наркотиками на суде получает шесть месяцев тюремного заключения и выходит на свободу прямо из зала суда, потому что эти шесть месяцев он уже успел отсидеть на предварительном следствии. Разбойники и вымогатели получают условные сроки, а судья, радостно хихикая, говорит, что гордится тем, как много преступников он освободил, и уверяет всех, что те три-четыре месяца, которые эти «мальчики» отсидели в следственном изоляторе, стали для них хорошим уроком на всю жизнь. По-твоему, это нормально? К этому следовало стремиться?
— Ты смотришь со своей колокольни, — поморщилась Вика. — Не все так мрачно, как ты говоришь.
— Возможно, — кивнул Костя. — Но каждый, кто сидит на колокольне, считает, что именно его — самая высокая. Каждый делает своё дело. Я не разбираюсь в политике, искусстве, почти ничего не смыслю в бизнесе, но своё дело знаю и делать его умею. Поэтому меня гораздо больше волнует то, что обычные люди не могут вечером спокойно пройти по улице, а не то, что у нас появилась очередная новая политическая партия с очередной гениальной программой.
— А по-другому ты не можешь?
— По-другому — что?
— Не волноваться за то, кому как по улицам ходится?
— Нет. Не могу.
Утром Ковалёв проснулся за несколько секунд до того, как должен был зазвенеть будильник, и успел выключить его, чтобы не разбудить Вику. Она спала, уткнувшись в его плечо и раскидав волосы по подушке. Костя осторожно откинул одеяло, встал и прошёл на кухню.
Пока нагревался чайник, Костя успел принять душ. Скопившееся за последнее время напряжение ушло, он чувствовал себя лёгким и бодрым, появилось даже какое-то умиротворение, и он впервые после происшествия с Катей подумал о том, чем займётся тогда, когда завершится последний этап этой истории.
— Ты не опаздываешь?
Вика вошла на кухню неслышно и теперь стояла возле холодильника, кутаясь в лёгкий халат. Возраст брал своё, и, поднявшись с кровати, она выглядела далеко не так привлекательно, как вчера вечером, но Костя посмотрел на её лицо с нежностью и благодарностью.
— Вообще-то опаздываю. Мне сегодня к восьми нужно, но меня об этом все равно никто не предупреждал, так что обойдутся.
— А как же старушки, которых ты защищаешь?
— Они ещё спят.
— Хочешь — возьми машину. Мне она до вечера все равно не понадобится, а ты в обед пригонишь.
Предложение было заманчивым, но, подумав, Костя отрицательно покачал головой.
— Не надо. Да и все равно у меня ведь ни прав нет, ни доверенности твоей.
— А ты гаишникам удостоверение покажешь, если они тебя остановят. Капитан ты или кто?
— Капитан. Тебе кофе дать?
— Налей немного.
Завтрак был недолгим. Пока Ковалёв торопливо ел бутерброды, Вика мелкими глотками пила свой кофе и тоскливо смотрела в окно.
— Послушай, капитан, мы ещё увидимся или ты попрощаешься и дорогу забудешь?
— Не забуду. У меня твоя визитка осталась.
— Господи, я-то думала, ты мне приятное что-нибудь скажешь! Неужели тебя не учили хотя бы иногда комплименты говорить? Или ты весь словарный запас на своих арестованных тратишь?
— Гм… Ну они тоже ведь люди! Да и потом, если не я, то кто им слово доброе скажет?
— Да, от тебя дождёшься!
— Все, спасибо! Я побежал. Позвоню вечером. Как-нибудь.
— Число уточнить не хочешь? Или хотя бы месяц?
— По крайней мере, в этом году.
Пока Ковалёв обувался и пристраивал на место пистолет, Вика успела поставить грязную посуду в мойку и тоже вышла в коридор.
— Слушай, ты даже лицом посветлел, — заметила она, придирчиво оглядывая его костюм и поправляя воротник куртки. — Не ходи с поднятым воротником, как Штирлиц, тебе это не идёт. И вообще тебе классический стиль носить надо.