Марк еще с четверть часа слушал язвительные речи оскорбленного старика и, наконец, откланялся с твердым решением действовать немедленно.
И в тот же день в министерстве он завел интимный разговор с одним из директоров департамента, молодым карьеристом, пользовавшимся расположением Павлищева и изнывавшим в усердии, — о том, что ему, Марку, надоела его должность. Положим, место директора канцелярии видное и обещает быструю карьеру, особенно при таком министре, как Степан Ильич, но он, признаться, устал… Ему бы хотелось более покойной должности…
— В роде вашей! — прибавил Марк.
— А я был бы счастлив занять вашу…
Марк обещал позондировать почву.
На следующий же день он просил Павлищева о перемещении, ссылаясь на усталость.
— Переутомились, бедный Марк Евграфыч?
— Немножко, Степан Ильич.
Павлищев как-то особенно пристально посмотрел на Марка и тотчас же согласился.
— Только как бы вы не прогадали, милейший Марк Евграфыч? — прибавил он с насмешливою ноткой в голосе.
— Я надеюсь и на новой должности заслужить ваше одобрение.
— О, в этом нет сомнения. Вы знаете, я в вас умею ценить талантливого и усердного помощника… Но все-таки, мне кажется, что ваше положение директора канцелярии нас более сближало… Впрочем, это ваше дело! — прибавил Павлищев и снова насмешливо прищурил глаза.
Марк почтительным безмолвным поклоном поблагодарил Павлищева и вышел из кабинета, вполне уверенный, что не прогадает.
А Павлищев решил теперь «держать в черном теле эту неблагодарную каналью».
Когда состоялся приказ, все в министерстве были уверены, что Марк попал в немилость к министру, у которого до сих пор был в большом доверии. И Марк не только не опровергал этого мнения, а напротив, под рукою сам его распространял и еще реже, чем прежде, бывал у Павлищева в доме и словно бы избегал его, навещая сестру в то время, когда мужа не было дома.
Он поспешил сообщить «старику» о том, что оставил место директора канцелярии в виду нежелания быть непосредственным исполнителем всех «капризов» Павлищева и писать разные записки, которые он считал «невозможными».
Старик вполне одобрил Марка и предлагал даже перейти в другое ведомство. Он охотно будет рекомендовать такого способного и усердного чиновника своему приятелю-министру.
Однако, Марк отклонил предложение. Он так свыкся с ведомством, в котором служить…
И горячо поблагодарив старика, Марк сказал, что он позволит себе воспользоваться милостивым предложением только в том случае, если уж окажется сверх сил служить с этим «невозможным» человеком.
— Недолго… недолго ему прыгать… Какой-нибудь козырь в руки… Беспорядки, упущения… взятки какого-нибудь местного чиновника… и все это раздуют его враги… Он, ведь, всех восстановил против себя…
— За такими козырями дело не станет, ваше высокопревосходительство! — как-то загадочно протянул Марк.
XXI
Один из административных «птенцов» Степана Ильича, молодой человек, подающий большие надежды, посланный в 1879 году в Сибирь с напутствием: произвести строгую ревизию, не утаивая ни малейшего злоупотребления или нерадения, — добросовестно исполнил возложенное на него поручение и, возвратившись в Петербург, представил министру подробную и действительно откровенную записку.
Его высокопревосходительство только ахнул, когда в тот же день на сон грядущий прочитал ее. Много оказалось и упущений и злоупотреблений, но, так сказать, «героем» описания был знакомый нам Бугаев. Почти половина доклада была посвящена изложению длиннейшего ряда вопиющих злоупотреблений и самых наглых вымогательств, которые он творил в течение многих лет и которые были обнаружены и документально подкреплены, благодаря усердию молодого человека, подающего надежды. Это было что-то невероятно наглое даже для человека, уже пострадавшего за «слишком патриотический образ мыслей». Все в том месте знали о подвигах Бугаева, но боялись жаловаться, уверенные, что он пользуется особенным расположением Павлищева, и, разумеется, Бугаев сам поддерживал такое мнение.
И все это творилось в его образцовом ведомстве!? И вдобавок чиновником, недавно получившим повышение по его же распоряжению?
«Под суд мерзавца!» — было первою мыслью возмущенного Павлищева. — «Пусть его покарает закон, как он того заслуживает!»
Но когда прошел первый порыв возмущения, соображения об огласке, неминуемой при суде, причем невольно должны будут обнаружиться вопиющие злоупотребления, которые затем будут вынесены «на улицу» и подхвачены газетами, — эти соображения заставили Павлищева призадуматься и в конце-концов решить замять дело.