И действительно, когда Марк вошел в кабинет его превосходительства, Павлищев крепко пожал ему руку и сказал:
— Работа ваша, Марк Евграфович, образцовая… Я просто восхищен. Все, что нужно, самое существенное, и ни одного слова лишнего… Мастерская работа… И как скоро вы ее сделали!.. Как, это вы ухитрились в неделю?…
— Я довольно скоро работаю, ваше превосходительство!
— И с вашими собственными выводами я вполне согласен, вполне. Таков и мой взгляд на этот вопрос, — весело говорил Павлищев, не подозревавший, конечно, что Марк писал свои выводы не потому, что разделял их, напротив, он их считал неправильными, а потому, что приспособил их ко взглядам Павлищева на этот вопрос, о которых сумел предварительно узнать через одного своего знакомого, служащего у Павлищева в департаменте..
— И как талантливо изложено… Ну, батюшка, место за вами… Хотите быть чиновником по особым поручениям, при мне?.. На первое время две тысячи жалованья?..
Признаться, такого благополучия и Марк не ожидал для начала и в первую минуту даже не находил слов.
— Ну что же, довольны?
— Очень, ваше превосходительство!
— Так подавайте докладную записку, и являйтесь ко мне в департамент. Весьма рад иметь такого дельного работника у себя, — прибавил Павлищев.
Скоро он распростился с Марком, ни одним словом не заикнувшись о свидании с его сестрой неделю тому назад.
IX
По некоторым соображениям, Марк не счел нужным предупреждать сестру о намерении Павлищева навестить ее. И для Марьи Евграфовны было совершенной неожиданностью его появление. Она страшно смутилась и заволновалась. Внезапно побледневшая, с замирающим сердцем, она смотрела во все глаза на человека, которого так любила, на этого, так мало переменившегося с тех пор «Степу», такого красивого и элегантного, тоже, в свою очередь, несколько смущенного и изумленного. И он не ожидал увидать перед собою такую хорошенькую, свежую женщину, казавшуюся совсем молодой девушкой, с этими большими, детски испуганными, широко раскрытыми глазами, с гибким станом и с роскошными темно-русыми волосами. Что-то невольно располагало к ней, и Павлищев, при виде этого взволнованного красивого лица, испытывал смешанное чувство жалости, виноватости и удивленного восхищения завзятого женолюба, понимающего толк в женской красоте.
«И как она выправилась. Как хорошо держит себя!» — невольно пронеслось у него в голове.
Около Марьи Евграфовны стоял прелестный мальчик с белокурыми вьющимися волосами и с недоумением и страхом переводил свой темный глаз с бледного, взволнованного лица матери на этого незнакомого красивого господина. Другой глаз мальчика был почти закрыт веком и и это придавало его личику какое-то грустное и меланхолическое выражение. Он был до поразительности похож на отца, и Павлищев почувствовал это с первого же мгновения. Почувствовала это и Марья Евграфовна.
— Вы не ожидали, Марья Евграфовна, что я осмелюсь прийти к вам, — заговорил, наконец, Павлищев тихим, мягким своим тенорком и робко протянул ей руку.
Она подала ему свою похолодевшую белую широкую руку. Павлищев поднес ее к губам и почтительно поцеловал. Марья Евграфовна как-то смущенно отдернула руку.
— Не ожидала, — чуть слышно проронила она, — после стольких лет…
И, стараясь подавить свое волнение, прибавила, опускаясь, на диван:
— Садитесь, Степан Ильич…
Мальчик тотчас же сел около матери, словно бы желая защитить мать против господина, который, казалось ему, так напугал маму. И он с вызывающим и в то же время испуганным видом взглядывал на Павлищева.
А Павлищев, опустившись в кресло, между тем продолжал:
— Я не стану оправдываться. Я много, много виноват, перед вами, и вы меня, конечно, никогда не простите…
Голос его, гибкий и нежный, звучал, казалось, искренностью и пробирался к самому сердцу Марьи Евграфовны.
С каким-то инстинктивным кокетством когда-то любимой женщины, она оправила свои волосы и, вся краснея, ответила кротко и просто:
— Я давно простила.
— Давно простили!? Добрая вы! — вымолвил Павлищев, чувствуя, что не совсем еще потерял прежнее свое обаяние у этой женщины, и взглянул на Марью Евграфовну мягко и нежно, как умел глядеть на женщин, которых, хотел обворожить.
Почувствовала и Марья Евграфовна, что этот чарующий взгляд все еще действует, и сердце ее тревожно встрепенулось. Она поняла, что этот человек до сих пор не совсем чужой ей, и все хорошее в прошлом, эти три года их совместной жизни, эти розы ее первой любви без, позднейших шипов и разочарований, все это невольно припомнилось ей при виде Павлищева… И в доброй душе ее уже готово было оправдание сильно любившей женщины для человека, которого никто бы не оправдал.