После этих оптимистических строк прибавлялось следующее задушевное желание либерального автора:
«Ах, побольше бы таких образованных, энергичных, молодых сил, — и, с Божьей помощью, Россия зашагает могучими шагами. Довольно нам иметь директоров департаментов, хотя и благонамеренных, но геморроидальных, косноязычных и тугоухих стариков, не всегда разбирающих „нам пишут“ или „мы пишем“. Пора давать дорогу, молодым, полным жизни людям, которые сумеют внести и свет, и дух живой в наш заржавленный бюрократический механизм и отлично знают не книжные теории, а жизнь».
Оставим гиперболические красоты и несколько либеральный тон дифирамба на ответственности редакторов, похваливших на своем веку, глядя по обстоятельствам, и «маститых мужей, умудренных опытом», и «молодые, свежие силы», и не станем разбирать, насколько ошалелый вид департаментского чиновника и его внезапное превращение из человека 20 числа в какого-то самоотверженного раба всепожирающей деятельности, принес в эпоху нашего рассказа существенную пользу той многомиллионной массе, которая пребывала в невежестве. Но справедливость летописца обязывает, однако, заметить, что к седьмому часу вечера, после дня беспрерывной спешки, суеты и беготни, и сам виновник этого «оживления», его превосходительство, Степан Ильич Павлищев, и его два помощника, и все подчиненные по справедливости чувствовали себя вполне исполнившими свой долг перед отечеством и были утомлены и голодны. Особенно радовались концу занятий те маленькие чиновники, для которых «могучие шаги» газетчиков, как это ни предосудительно, не представляли ни малейшего интереса ни относительно карьеры, ни относительно увеличения оклада. И они с веселой стремительностью бросились из департамента, когда, наконец, Павлищев уехал обедать к Донону, отправив курьера к себе домой с туго набитым портфелем, в котором лежало довольно-таки будущего счастья для отечества в виде разных проектов и мероприятий из недр департамента…
Павлищев сидел на своем обычном месте, за столом, у окна в общей комнате, и, проглотив маленькую рюмку померанцевой, с удовольствием закусывал свежей икрой, озирая несколько человек, так же поздно обедавших, как и он. Знакомых никого не было, и он не рассчитывал их встретить, так как знал, что большинство таких же, как он, холостых видных представителей администрации имеют свое гнездо в другом ресторане. Павлищев нарочно не ходил туда. Здесь ему казалось и приличнее, и солиднее, и не нужно ни с кем говорить, да и к кухне он привык. И в те дни, когда Павлищев не бывал никуда приглашен, он всегда обедал у Донона.
— Биск или крем д'асперж? — спросил пожилой татарин Ибрагим, обыкновенно прислуживающий Павлищеву.
— Дайте биску…
— А вино?.. Ваше обыкновенное… вужо?
Павлищев утвердительно кивнул головой и с серьезным видом заложил салфетку за галстук. На лице его появилось то плотоядное выражение, которое бывает у гурманов, и он словно собирался не просто обедать, а, так сказать, священнодействовать.
Когда татарин подал биск, Павлищев стал его есть не спеша, видимо смакуя и суп, и пирожки, и занятый в это время, казалось, одной едой. Несколько утомленный от дневной сутолоки и работы, он жаждал отдыха от всех этих проектов, мер и предположений, над которыми трудился вместе со своим патроном, и находил его в культе чревоугодия. По крайней мере, обед хоть отвлекал его от дел. И без того до поздней ночи придется сидеть за работою…
С загоревшимися глазами накладывал он на тарелку гатчинскую форель и поливал ее пикантным соусом.
Съевши кусок дикой козы и запив чуть-чуть тепловатым красным вином, Павлищев утолил свой голод и и остальные блюда ел уже ленивее.
Когда подали кофе с fine champagne, Павлищев закурил душистую сигару, чувствуя несколько приятное и игривое настроение после вкусного обеда и нескольких стаканов вужо. Ему теперь вместо десерта хотелось бы общества веселой и хорошенькой женщины.
Образ этой пикантной блондинки Рогальской мелькал в воображении его превосходительства. Отлично бы теперь к ней поехать и сказать ей, что сегодня он докладывал министру, и сестра ее получит пенсию. То-то она обрадуется и, быть может, заплатит свой долг. «Препикантная бабенка!» — мысленно подхваливал Павлищев, воспламеняясь все более и более и готовый сейчас же на рискованное посещение.
И, расплатившись за обед, Павлищев вышел из ресторана, отпустил кучера домой, а сам взял извозчика и отправился к Рогальской, веселый и радостный, как школьник.