— А что же интересное вы хотели мне сказать, Степан Ильич?
— Не догадались разве? Ваша сестра получит пенсию.
— Милый, добрый, — радостно шепнула Анна Аполлоновна, сжигая Павлищева многообещающим быстрым взглядом.
— Я сегодня докладывал министру. Торопился, чтобы поскорей заслужить вашу благодарность, — чуть слышно промолвил Павлищев.
— И заслужили… Я держу свое слово, когда даю его такому милому и интересному человеку, как вы, — значительно произнесла молодая женщина. — С другими можно нарушить слово, а с вами — нет! — прибавила она с очаровательной улыбкой.
Павлищев совсем растаял от этого комплимента и сказал:
— Так знаете ли что?.. Не будем откладывать в долгий ящик обещанного свидания… Едем после спектакля ужинать… Поболтаем наедине… Вы мне расскажете о себе… о вашем муже…
— Однако, вы нетерпеливый, как посмотрю! — усмехнулась молодая женщина. — Сегодня я не могу…
— Анна Аполлоновна!.. За что же такая немилость?.. А я так надеялся! — произнес упавшим голосом Павлищев с растерянным видом кота, от которого улизнула мышка.
— Со мной сестра… Если хотите, поедем втроем? — лукаво спросила Рогальская.
Черт бы ее побрал, какая она соблазнительная, эта блондинка, с ослепительно-белой шеей и этой роскошью бюста! И сколько неги в ее лукавых черных глазках! — думал Павлищев. Он уже заранее предвкушал удовольствие ужина с шампанским в тиши уединенного кабинета, с бойким и оживленным разговором этой несомненно умной женщины, прерывающимся поцелуями… и вдруг: «не хотите ли ехать втроем?»
— Анна Аполлоновна… Ради Бога… Требуйте от меня, что хотите, но только едем сегодня, — почти молил Павлищев страстным, взволнованным тоном, озираясь, однако, но сторонам.
На счастье его, в том месте коридора, где они стояли, публики не было, и только старик-капельдинер мог наблюдать излияния влюбленного статского генерала.
— А что же мы будем делать с сестрой? — спросила молодая женщина.
— Отправьте ее домой… Возьмите мою карету… Скажите, что вы едете куда-нибудь на вечер…
— Разве что так… Ну, будь по вашему!.. Я еду с вами! — шепнула Анна Аполлоновна…
Они условились, что выйдут из театра до окончания спектакля, чтоб при разъезде их не заметили. Павлищев крепко пожал руку молодой женщине и отправился, веселый и радостный, в фойе.
— Вы как сюда попали, ваше превосходительство? — обратился к нему с веселым хохотом господин Яновский, хлопая Павлищева фамильярно по плечу, тоже один из видных молодых представителей «свежих сил», веселый и способный малый, известный прожигатель жизни, враль, циник, бесшабашный оппортунист (как он себя называл) и постоянный посетитель всех публичных мест. — Вас нигде не видно — вы ведь анахоретом живете и грешите при закрытых дверях — и вдруг… в Малом театре! Что сие обозначает? — любопытно посматривая на Павлищева, допрашивал Яновский, после дружеского пожатия.
— Ничего не обозначает… Просто захотел послушать музыки, — отвечал Павлищев, не особенно довольный встречей с этим болтуном и сплетником.
— И отвратительных певцов!? Та-та-та!.. Рассказывайте, кому хотите, только не мне! — расхохотался Яновский, подмигивая глазом…
— Предоставляю вам верить или не верить, как знаете… А вы зачем здесь?
— Я по обязанности… Моя певичка поет… Слушаю ее отвратительное сопрано и после повезу ужинать… Qué taré. Сложена восхитительно и постигла все тайны очарования. Свинка, я вам доложу, первого сорта! — не стесняясь, громко, по своему обыкновению, говорил Яновский, не переставая хохотать. — А новость слышали?
— Какую?
— Иртеньева назначают на высокий пост… Это верно. На-днях будет приказ…
— Не может быть? — усомнился Павлищев.
— Все может быть, что бывает… А бывает, сколь вам известно, и то, чего не предвидел и друг Горацио… Ну, до свидания. Моей певичке похлопайте! — говорил Яновский вдогонку, когда Павлищев уходил от него. — Ее фамилия театральная: Престини, хотя она просто-на-просто Акулина Ивановна Пискунова… Bonne chance! — крикнул, смеясь, вдогонку Яновский.