С нетерпением ожидал в этот вечер Павлищев окончания спектакля, и когда, наконец, он близился к концу, вышел из театра. Вслед за ним вышла и Рогальская.
«Вот для кого приезжал коллега мой!» — подумал Яновский, заметивший их почти одновременное удаление, и уже решил на следующее утро поведать об авантюре Павлищева за завтраком у Дюссо.
А Павлищев, счастливый и веселый, ехал в карете с блондинкой и осыпал ее поцелуями…
Вернулся Павлищев домой поздно — в третьем часу утра, возбудив удивление в Викентии. Обыкновенно его превосходительство никогда так поздно не возвращался.
— Разбудите меня в десять часов и никого завтра не принимать! — приказал он камердинеру.
На следующее утро Степан Ильич отвез Марье Евграфовне билет на десять тысяч, вручил ей за месяц 100 рублей и подарил много игрушек Васе. Просидев у Марьи Евграфовны четверть часа, Павлищев поехал к Рогальской и явился к ней с бриллиантовым кольцом, которое сам одел на ее крошечный мизинец в память вчерашнего свидания.
XI
Василий Захарович Трифонов был хорошо известный в те времена железнодорожный туз и миллионер, наживший большое состояние по постройке железных дорог. Бывший скромный армейский офицер, он начал с небольших подрядов, полученных по знакомству с одним инженером, и кончил тем, что лет через десять после того получил концессию и выстроил дорогу в шестьсот верст, — заслужив репутацию относительно добросовестного строителя. Когда притихла концессионная горячка, Трифонов, как человек деятельный, энергичный и умный, умевший проводить всякие дела, занялся другими предприятиями и в описываемое нами время имел «чистеньких», как он говорил, три миллиона. Кроме наличных денег, у него было два завода. Пользуясь репутацией умного дельца, он был председателем правления и воротилою в одном из крупных банков и одним из видных благотворителей. За подвиги благотворения он давно уже был награжден генеральским званием и приобрел связи. На его знаменитых обедах, которые он давал раз в месяц, собирались выдающиеся и влиятельные лица административного и финансового мира.
Жил он с женой, дочерью и сыном в роскошном своем доме на Английской набережной. Небольшая, но хорошо подобранная картинная галерея Трифонова и его собрание редкостей, занимавшее большую комнату, были так, же хорошо известны, как и его лукулловские званые обеды и его простая и обходительная приветливость и крайне скромные потребности. Лично он довольствовался самым простым столом и сохранил прежние свои скромные привычки и если и жил в роскоши, то потому только, что находил это нужным для «дел» и хотел доставить удовольствие жене и детям. Он не кичился богатством, хотя и любил деньги, любил самый процесс наживы и, по примеру разбогатевших людей, не лез в свет и не скрывал своего скромного происхождения. Знакомство водил разнообразное, не делая никакого подбора, и на его «четвергах», когда по вечерам у него запросто собирались в доме более близкие знакомые, общество было смешанное. Рядом с блестящими офицерами, товарищами сына, охотившимися за богатой невестой, в гостиной Трифоновых можно было увидать маленького чиновника-родственника или незначительного служащего из банка, почему-либо понравившегося Трифонову и приглашенного на четверги. Среди элегантных дамских туалетов попадались самые скромные черные шерстяные платья приятельниц и бывших товарок дочери Трифонова. На этих «четвергах» играли в карты, болтали и слушали пение артистов. Трифонов был большой меломан и водил знакомство с певцами и певицами.
Вставший, по обыкновению, рано и выпивший два больших стакана горячего чая с булкой, Трифонов в это утро сидел в большом, скромно убранном кабинете у письменного стола, в своем довольно стареньком сером байковом халате и, посасывая дешевую сигару, хотя тут же на столе у него стоял ящик сторублевых регалий, — внимательно штудировал с очками на глазах лист, исписанный цифрами и представлявший собой смету на постройку нового завода на Урале на недавно приобретенной им почти за бесценок земле. Итог был подведен весьма почтенный, и Василий Захарович несколько раз покачивал в раздумье своей широкой и большой седой головой.
Это был внушительных форм, крепкий и здоровый, широкоплечий мужчина, которому никто не дал бы его шестидесяти четырех лет — до того он сохранился и был моложав. Его с крупными чертами лицо, отливавшее здоровым румянцем, было свежо и почти без морщин. В зорких небольших темных глазах светилась жизнь; взгляд был молод, энергичен и немножко лукав. Большой лоб, мясистый, чисто русский нос и толстые губы не отличались ни красотой, ни изяществом форм, и лицо Трифонова было не из красивых, но в нем чувствовались энергия и сила. Большая заседавшая борода и густая грива седых волос, зачесанных назад, придавали его лицу несколько артистический вид, и с первого взгляда Трифонова можно было принять за художника или музыканта.