— Ртищеву…
— Хорош гусь! Выигрывать с юнца двадцать тысяч! Порядочный человек не допустил бы до такого проигрыша…
Борис удалился, и Трифонов достал свою расходную книжку, вписал в нее: «Сыну Борису 20,000» и снова поморщился и мысленно обругал весьма энергически и резко Ртищева, вытащившего у него из кармана, здорово живешь, такой куш денег.
Уж Василий Захарович собирался, по своему обыкновению, ехать в одиннадцатом часу в свой банк, как на пороге появилась его любимица — Ксения.
Это была высокая и стройная, с тонкой и гибкой талией блондинка, поразительной белизны, с умным и оживленным, довольно миловидным и насмешливым лицом, тех лет, когда девицы начинают обыкновенно увядать и скрывать свои года. Но, несмотря на свои двадцать восемь лет, Ксения Васильевна не увядала и не скрывала лет и не без кокетства называла себя «старой девой», подчеркивая свои годы и не торопясь выходить замуж, не смотря на множество самых блестящих предложений.
Одета она была совсем просто, в черном шерстяном платье, и видом своим и манерами походила скорее на англичанку, чем на русскую. Эта иностранная складка дана ей была воспитанием заграницей, где она пробыла с матерью несколько лет и где училась в одном английском пансионе… Вернувшись в Россию, она поступила на высшие женские курсы, блистательно окончила курс по математическому отделению и, несмотря на свое богатство, не особенно любила свет и не расположена была отдавать свое сердце многочисленным претендентам на ее миллион приданого. Умная и большой скептик по натуре, она не доверяла людям и, главное, не находила «интересным» и, таким образом, дожила до двадцать девятой весны, никем серьезно не увлекаясь, хотя и кокетничая с мужчинами и дурача их, что ей доставляло не малое развлечение. Жизнь и общество, в котором она вращалась, не удовлетворяли эту девушку-скептика и притом самостоятельного характера. Она читала, училась, занималась благотворительными делами, рисовала по фарфору и по временам хандрила, чувствуя, что все эти занятия не наполняют жизни, и довольно трезво понимая причины этой беспредметной хандры, пошаливания нервов, беспричинных слез по ночам и каких-то томительно-сладких грез и мечтаний.
«Пора замуж выходить!» — нередко думала она и не знала только, на ком остановить ей свой благосклонный выбор и осчастливить своей характерной и независимой особой с миллионом в придачу. При этом предстояло не нарваться на какого-нибудь пошляка, с которым будет очень скучно, или на непорядочного человека, от которого придется убежать. Вообще всех возможных кандидатов в мужья, бывавших у них в, доме, возивших ей цветы, конфеты и разыгрывающих влюбленных, она ценила не особенно высоко и находила их скучными, лживыми и не интересными. Однако, кокетничала с ними и, чувствуя потребность если не настоящей любви, то хотя бы ее суррогата, все-таки медлила, сокрушая этим мать, добродушное и бесцветное существо, и заставляя не раз задумываться боготворившего ее отца.
Как ни рад был он видеть дочь около себя, а все-таки находил, что его умнице «Сюше» давно пора замуж, не даром «эти нервы» в последнее время начинали пошаливать же более и более, и ни поездки в Крым и на Кавказ, ни обливания холодной водой, по совету модного доктора, не помогали и не избавляли Ксению Васильевну от хандры и, по временам, раздражительности.
И старик Трифонов приискивал подходящих, по его мнению, женихов и звал на свои «четверги». Однако, к крайнему его удивлению, никто из этих розовых и откормленных представителей хорошей мужской породы в виде красивых поручиков и штатских молодых людей не пленял сердца «Сюши». Она их находила и слишком глупыми и бессовестно молодыми. Тогда Трифонов привез Павлищева. Это был сорокапятилетний моложавый и румяный красавец, и умен, и интересен, и сиял яркой восходящей звездой на административном небосклоне.
И Ксения, по видимому, несколько заинтересовалась им.
Трифонов просветлел при виде своей любимицы.
Она приблизилась к нему своей быстрой, грациозной походкой и, звонко целуя отца, проговорила:
— Проспала — вчера зачиталась… А уж ты собираешься ехать? Я тебя не задержу…
— И задержишь — не беда. Присядь-ка… Здорова, Сюша? — спрашивал, любуясь дочерью, Трифонов.
— Как видишь, папа! — с веселой улыбкой отвечала Ксения и прибавила:- а я к тебе за деньгами; дай мне двести рублей, надо помочь одной барышне… Славная…
— Вот тебе, родная…
И Трифонов, вынув из бумажника деньги, подал их дочери и спросил:
— А у тебя самой есть деньги?
— Есть… Еще пятьдесят рублей есть… Остались от твоего жалованья…