— Ну, признаться, я сомневаюсь, чтоб вы могли любить…
— А вас?..
— Полно глупости врать. Точно я не понимаю, что вы во мне любите. Вы такой же свинья, как и другие мужчины — простите за выражение.
— Ну, положим, вы правы. В вас я только люблю прелестную женщину… Но вы не ответили на мой вопрос: любили ли вы кого-нибудь?
— Любила.
— Любили, а теперь никого не любите?
— Люблю себя, люблю блеск, роскошь и богатство. Кто мне доставит все это, того и я полюблю…
— Вы клевещете на себя, Анна Аполлоновна, — заговорил Павлищев, впадая в тон человека, удивленного таким цинизмом. — Разве можно так рассуждать и разве можно в ваши годы быть такою материалисткой? Вы, ведь, женщина, и разве сердце ваше…
— Да бросьте этот тон проповедника, — со смехом перебила молодая женщина. — Ни вам говорить, ни мне слушать… И не представляйтесь обиженным… Я знаю причину вашей обиды — я не еду сегодня с вами ужинать… Не могу, мой милый проповедник… А насчет того, что я женщина и что любить мне, как вы говорите, хочется, так, ведь, этому горю легко помочь… Всегда можно найти объект для такой любви… какого-нибудь неопытного, краснощекого юношу без гроша в кармане, но с горячей любовью — со смехом прибавила Анна Аполлоновна.
— Вы невозможны! — воскликнул Павлищев и любопытно спросил:- и у вас есть такой юноша?
— А вам зачем знать?
— Любопытно.
— Ну, так я вам не скажу. Быть может, есть, а быть может, и нет…
Все эти воспоминания невольно пронеслись у Павлищева в то время, когда он сидел в маленькой меблированной комнате у Марьи Евграфовны. И он снова задал себе вопрос: «Не оставить ли ее в Петербурге?» Но что-то ему внутри подсказало, что эта скромная женщина не сделается его любовницей и согласится быть лишь его женой. Он знает ее гордость. Да и мысль о брате ее, Марке, несколько смущала его. И его превосходительство не без некоторого сожаления расстался с этой мыслью и, прощаясь с Марьей Евграфовной и долго целуя ее руку, проговорил не без чувства:
— Помните же, мой друг, что я всегда к вашим услугам… Давайте вести и о себе, и о Васе…
Он расцеловал мальчика и ушел, сознавая, что расстается с единственной женщиной на свете, которая его горячо и искренно любила, и жизнь которой он так бесчеловечно разбил.
Почти одновременно с Марьей Евграфовной выехал из меблированных комнат и Бугаев с женой и детьми, получив порядочный куш подъемных и за три месяца вперед жалованье. Эти деньги позволили ему расплатиться с петербургскими долгами, обшить семью и, кроме того, оставалось еще на дорогу и на первое обзаведение в далекой Сибири, где он получил место. Нечего и говорить, как была рада эта бледная, истомленная, болезненная жена Бугаева за окончание петербургских мытарств и как она благодарила Марью Евграфовну, не сомневаясь, что муж получил назначение, благодаря лишь ей. Сам Бугаев ходил гоголем и давал слово жене попасть теперь в «точку», настоящую «петербургскую точку» и служить, как требуется «петербургским начальством», и особенного «патриотизма» не обнаруживать. Бугаев тем охотнее обещал это, что сам Павлищев, давая ему назначение и относительно довольно приличное (три тысячи) жалованье, предупредил его, что малейшее злоупотребление или превышение власти с его стороны, и он будет уволен…
— Советую вам, господин Бугаев, помнить это хорошенько! Мне, ведь, известно, из-за какого «патриотического образа мыслей» вы были уволены, — прибавил его превосходительство внушительно и несколько брезгливо, подчеркивая слова: «патриотический образ мыслей». — Под этой вывеской нынче много творится безобразий, и я их не потерплю.
Бугаев старался уверить, что он теперь «уразумел в горниле испытаний свою, так сказать, бестактность и впредь надеется оправдать лестное доверие его превосходительства».
Это уверение не мешало, однако, господину Бугаеву думать о «поправке», которую можно сделать в далеком и захолустном крае. Слышал он, как там наживаются умные люди. Надо только не очень накидываться и действовать осторожно. И все будет шито да крыто. Сибиряки народ смирный, привыкший ублажать чиновников!
Пора, в самом деле, ему стать на ноги и кое-что прикопить.
Так приятно мечтал господин Бугаев, выходя из департамента веселый и радостный, с твердым намерением не пострадать более за свой «патриотизм».
XIII
В этот «четверг» в роскошных апартаментах Трифонова собралось, по обыкновению, довольно большое и пестрое общество. Кто приехал повинтить, кто — специально поужинать, кто просто не знал, куда деваться, и отправился к Трифоновым. Люди молодые и холостые, рассчитывающие, что имеют какие-нибудь шансы понравиться Ксении, приезжали исключительно для нее. Два-три дельца завернули к Трифонову внимания ради и в надежде встретить кого-нибудь из административных звезд или звездочек, которые, случалось, приезжали на часок, на другой.