Сицкий заметил и радостную улыбку Ксении при появлении в гостиной Павлищева, слышал, как она сказала, что очень рада его видеть, и принял несколько сосредоточенный мрачный вид ревнивого влюбленного и в душе готов был перервать горло Павлищеву, чувствуя в нем конкурента и, пожалуй, опасного.
«Сорокалетние» нынче в моде. Этот выскочка и «проходимец», каким считал Павлищева молодой офицер по праву своего происхождения чуть ли не от Рюрика, занимает высокое положение и, черт его знает, того и гляди будет министром. И вдобавок, вполне приличен, умеет держаться в обществе и говорит так красноречиво, что ему, князю Сицкому, нечего с ним и тягаться. За князем остается молодость и красота, и если Ксения не «рыба» по темпераменту, то, разумеется, должна предпочесть его… На кой черт ей выходить замуж за человека второй молодости? Она богата… Ей гораздо лучше быть княгиней Сицкой, породнившись с такими людьми, к которым этого Павлищева и не пустят, несмотря на его административное положение…
Такие мысли пробегали в голове красавца-князя, когда Ксения, не обращая на него ни малейшего внимания, словно его и не было, занялась исключительно Павлищевым и весело и оживленно, с какою-то нервной приподнятостью, болтала с ним, щеголяя и блеском фразы, и насмешливым скептицизмом. В то же время она, по временам, бросала быстрые взгляды на другой конец гостиной, где сидел Марк и с обычным своим равнодушным спокойствием слушал одного из гостей, не обращая, по видимому, никакого внимания на остальных. Однако, Марк незаметно перехватил один из взглядов Ксении и про себя усмехнулся, точно записал в своем уме что-то, подтверждавшее его предположения, и, в свою очередь, раз или два взглянул на оживившееся умное лицо своего патрона, о чем-то горячо говорившего Ксении. В шуме разговоров в гостиной до Марка долетали только отдельные слова.
«Обрабатывает барышню!» — подумал Марк, и на его лице скользнула насмешливая улыбка.
Действительно, Павлищев был сегодня в ударе. Сперва он заговорил, было, с Ксенией с той почтительною любезностью и тем, слегка небрежным шутливым тоном, с каким вообще говорил с женщинами, считая, что они и не любят, и не умеют вести серьезных разговоров, но, заинтересованный некоторыми тонко-насмешливыми замечаниями девушки, в которых чувствовались и ум, и понимание людей, и оригинальность взглядов, он про себя подумал: «Однако, вот ты какая, миллионная невеста, ты во всеоружии мне и не показывалась!», и сам как-то подтянулся и заговорил с Ксенией уже иначе, полный самолюбивого кокетства мужчины, который не прочь понравиться женщине.
— Так вы думаете, Ксения Васильевна, что мы в самом деле люди, у которых ni foi, ni loi… Не верим в то, чему служим, и готовы служить, чему угодно. Одним словом, — «люди двадцатого числа»! — говорил, между прочим, Павлищев, задетый за живое Ксенией, которая нарочно его поддразнивала. — Однако, какие у вас пессимистические взгляды на нас, бедных.
— А разве это не так? — вызывающе бросила Ксения.
— Не совсем так. Есть немножко и правды в ваших словах, согласен: мы поневоле иногда должны идти на компромиссы. Что делать? Без этого нельзя при тех условиях, в которых мы живем. Но, тем не менее, так или иначе, а мы в конце-концов, по мере сил, желаем добра и, насколько возможно, его делаем или, по крайней мере, стараемся делать.
— Во имя чего?
— Разве не все равно, во имя чего? Во имя ли самого добра, an und für sich, как говорят немцы, или во имя других каких-либо побуждений… Только бы дело делалось…
— А вы, например, во имя чего работаете, говорят, по четырнадцати часов в сутки и заставляете работать своих чиновников?
— Это что: допрос строгого следователя? — улыбнулся Павлищев.