Но Ксения довольно холодно принимала его внезапные излияния, которыми он неожиданно прерывал разговор, и, избегая нежностей, снова продолжала какой-нибудь теоретический спор, советуя жениху для удобства пересесть с дивана на кресло и взглядывая, казалось, без всякого сочувствия на раскрасневшееся лицо и слегка замаслившиеся глаза его превосходительства.
И он, несколько сконфуженный и обиженный, с видом ошпаренного кота, стараясь, однако, сохранить чувство собственного достоинства, пересаживался в кресло и думал, как бы ему скорей улепетнуть, с соблюдением приличий жениха, желающего быть как можно более с невестой.
«Рыбий темперамент!» — думал про себя Павлищев, ограничиваясь лишь почтительными поцелуями рук, и приходил к заключению, что это не особенная беда для жены такого пожившего вивера, как он. Напротив, имеет даже свои выгоды для мира и спокойствия «семейного очага» и более гарантирует против увлечений ее в будущем. «Пусть себе разговаривает! Эти болтливые женщины гораздо спокойнее молчаливых и тихих!» — решил Павлищев, припоминая свою немалую практику в амурных делах.
И он уезжал нередко от Ксении прямо к Рогальской, с которой не прерывал совсем сношений, и у этой дамы, всегда гостеприимной, радушной и обворожительной, мужа которой никогда не было дома, проводил иногда веселые вечера, не пугаясь дорого стоящей благосклонности этой женщины. Миллион у него впереди. Можно и позволить себе эту роскошь на последних порах холостой жизни. После свадьбы он, конечно, остепенится и будет осторожнее. Слава Богу, какие-нибудь десять тысяч долга такие пустяки, о которых нечего и разговаривать. И Павлищев возил ей и бриллианты, и чеки и не претендовал, что он не один пользуется ее ласками. Она этого и не скрывала, предлагая безраздельность пользования своей особой на очень тяжелых условиях.
Платясь только деньгами, Павлищев уже больше не хлопотал о мифических сестрах и братьях Анны Аполлоновны и раз навсегда запретил ей просить его о таких делах. И без того из-за его ходатайства перед министром о пенсионе для «сестры» Анны Аполлоновны чуть было не вышла крайне неприятная для него история.
Дело в том, что патроном Павлищева в те довольно отдаленные времена, когда происходило действие нашего рассказа, был человек, свято блюдший экономию и законность, особенно в приложении к таким лицам, которые не могли ничем повредить его положению — человека далеко не родовитого происхождения, попавшего к власти с неожиданной, почти сказочной быстротой, возбудившей неприязнь в очень многих кругах, и преимущественно аристократических. Умный, честолюбивый, решительный и в достаточной мере без предрассудков, благодаря чему имел огромное состояние, обязанный карьерой самому себе, он подтянул свое ведомство и создал себе репутацию незаменимого человека, ловко и умно лавируя между теми течениями, которые могли унести его с той же быстротой, с какою он поднялся, и помешать ему, в числе других его коллег, осчастливить Россию новыми мероприятиями в своем ведомстве. Нечего и прибавлять, что где только можно было, он блюл законность и строго требовал ее от подчиненных.
И вдруг один из сослуживцев Павлищева, желавший подложить ему «свинью», как-то при докладе возбудил вопрос о неправильности ходатайства о пенсии вдове чиновника, прослужившего только 12 лет.
Позвали Павлищева для объяснений.
Степан Ильич, хорошо изучивший своего начальника, особенно благоволившего к своему любимцу, сознался, что подал ему доклад, не имеющий оснований по букве закона…
Патрон вскинул на Павлищева свои пронизывающие маленькие глаза и спросил недовольным тоном:
— Так почему же вы, Степан Ильич, это сделали? Кому-нибудь оказать услугу хотели, что ли?.. Так ведь эти услуги на моей же шее отзовутся… Вы ведь знаете, как все ищут случая придраться ко мне… Я ведь для многих нежелателен… Я и нагл, и не из Рюриковичей! — с усмешкой прибавил патрон.
Павлищев доложил, что никому он услуги оказать не желал, но что представил доклад, в котором изложил веские основания для ходатайства о назначении пенсии, как исключения в виду заслуг покойного…
— И наше ходатайство было уважено… Никаких запросов не было! — прибавил Павлищев.
— Пенсию дали?
— Дали…
— А все-таки… Будьте вперед осторожнее, Степан Ильич… Мой почтенный коллега строгий и… и не дает денег без законного основания! — прибавил старый человек с пронизывающими глазами, и едва заметная ироническая улыбка пробежала по его тонким губам.