А между тем, барышня, видимо, мною увлеклась не на шутку. Мне остается только сделаться окончательно влюбленным и — кто знает? — не нужно будет и об «ошибках молодости» Павлищева рассказывать, чтобы невеста ему отказала. Она — человек решительный, довольно самостоятельный и перед этим не остановится, а Трифонов слишком любит дочь, чтоб ставить препятствия. Для барышни лучше подождать министерства, но иметь в супругах молодого и свежего человека, чем выходить замуж за этого потертого бабника. Воображаю, как он ошалеет, если это случится. Интересно будет взглянуть на его самодовольную физиономию… И захочет ли он того иметь у себя «золотого работника»? Полагаю, он настолько умен, что захочет… И я не прочь…
Барышня любит вести со мной беседы и упрекает, что я всегда рано от нее ухожу. Она доверчива и считает меня искренним другом. В последний раз она перехватила мой «нечаянный» восторженный взгляд, и вся просияла. А щеки так и залились румянцем. Думает, верно: не обращал никакого внимания, а теперь… влюбился. Однако, я ни пол-слова о чувствах и ни одного комплимента… Так оно лучше. Пусть считает, что я в тайне влюблен, не смея мечтать о взаимности и не смея открыться, зная, что она невеста другого. А интересно вести эту игру и наблюдать, как барышня с миллионом сама лезет тебе в рот — бери только не сразу, а осторожно, чтоб не испугать и не возбудить подозрений. Глупые эти влюбленные бабы и совсем теряют голову.
Очевидно, она и не подозревает во мне такого же карьериста, как и Павлищев, только куда посмелее его. Я хоть и не вполне высказываюсь, но не скрываю, что смотрю на жизнь и на людей не в розовые очки, а она не верит, конечно, что в двадцать четыре года можно быть таким скептиком. Она думает, что я несколько озлоблен и что мои взгляды смягчатся. Пусть думает! Это ее дело…
Прощаясь со мной в последний раз, она неожиданно сказала:
— Надеюсь, что и после моей свадьбы вы будете у меня бывать и мы будем с вами такими друзьями, какими нечаянно сделались.
Я отвечал, что едва ли…
— Почему? — спросила она.
— Мало ли какие могут быть причины, Ксения Васильевна! — отвечал я уклончиво.
— Какие, например?
Глаза ее блеснули. Казалось, барышня была удивлена.
Я молчал, и она нетерпеливо бросила:
— Что ж вы молчите? Какие причины могут помешать вам бывать у меня? Отвечайте! — воскликнула она порывисто.
Я притворился смущенным и, словно бы приискивая причины, проговорил:
— Могу не понравиться вашему мужу… Наконец, могу уехать на службу куда-нибудь в провинцию… Мало ли что может случиться…
И, проговорив это, ушел, крепко и значительно пожав ее руку.
Теперь целую неделю не пойду. Пусть раздумывает над моими словами!
Я, конечно, не влюблен в эту барышню, но она мне нравится, и я был бы хорошим мужем. Терпеть не могу развращенных людей и особенно этих искателей ощущений. Точно в любви жизнь. Любовь — просто физиологическое отправление и ничего более. Ну, а Ксения Васильевна мне не противна. Следовательно…
17 мая.
Сегодня заезжал ко мне Трифонов. Не застал дома и оставил записку, зовет к себе. Удивляется, что я пропал, а в департаменте Павлищев говорил, что Трифонов без меня соскучился и жалуется, что я забыл их. — «Уж вы сходите к старику», посоветовал мне Павлищев… Я отвечал, что работы много. Павлищев сказал, что разрешает мне отдохнуть.
— Говорят, вы совсем аскетом каким-то живете. Это правда? — спросил он.
— Правда.
— Экий вы странный молодой человек… Я в ваши годы и работал, и… жил! С вашей наружностью можно отлично жить! — прибавил Павлищев и весело расхохотался, подмигнув глазом. — Или женщин боитесь? Напрасно… напрасно… Вы им должны нравиться!.. Нет, без шуток, поезжайте к Трифоновым… Уж ублажите старика…
Я обещал побывать на другой день.
— А сегодня? — настаивал почему-то Павлищев. — Сегодня у них последний четверг.
Я отговорился под предлогом, что сегодня кончаю работу. И не хотел я идти в четверг, когда у Трифонова «народ».