По дороге он заезжал к Фаберже, выбрал там роскошный браслет для Ксении и приказал кучеру поскорей ехать…
Через четверть часа он уже входил в гостиную Трифоновых, радостный и сияющий, как и подобало быть жениху.
Все были в гостиной, когда вошел Павлищев, необыкновенно элегантный в своем кургузом вестоне, моложавый, красивый и цветущий, с подстриженными полосами и бородкой.
— Простите великодушно, что опоздал пять минут… Министр задержал…
И Степан Ильич с обычною почтительною любезностью поцеловал руку у своей будущей тещи, осведомился об ее здоровье, заметив ее заплаканные глаза, крепко пожал руку Василию Захаровичу, Борису и англичанке и направился к Ксении, показавшейся в дверях своей комнаты.
Ему невольно бросилось в глаза какое-то особенное, радостно-просветленное выражение ее лица, и ее кокетливый изящный костюм, в котором она была сегодня необыкновенно моложавой и хорошенькой, и он, особенно нежно и значительно целуя ее маленькую руку, тихо шепнул ей:
— Какая вы сегодня очаровательная, Ксения Васильевна!
«Видно, и на нее весна действует!» — подумал Павлищев, радостно взглядывая Ксении в лицо.
Она невольно смутилась, тихо освобождая свою руку из руки Павлищева. И это смущение Павлищев объяснил в свою пользу. Наконец-то в барышне заговорило женское чувство, и в ней появилось желание нравиться будущему мужу. Давно пора!
Лакей между тем доложил, что кушать подано, и все пошли в столовую.
Василий Захарович сегодня с какою-то преувеличенною любезностью, которой он старался скрыть свое смущение, подвел Степана Ильича к заставленному закусками столику и просил закусить, сожалея в душе, что ему приходится угощать Павлищева в последний раз. Наверное, уж он больше не покажется к ним в дом и, пожалуй, припомнит при случае нанесенное ему оскорбление. Ах, Сюша, Сюша!
Старик налил Павлищеву маленькую рюмку любимого им аллаша, а себе большую очищенной, и рекомендуя его вниманию «свежую икорку», только что полученную от одного приятеля с Урала, наложил полную тарелочку крупной, зернистой белужьей икры, при виде которой у Степана Ильича потекли слюнки и в глазах блеснул веселый плотоядный огонек.
— Прелесть! — почти восторженно проговорил он после того, как, чокнувшись с Василием Захаровичем и Борисом и опрокинув в рот рюмку аллаша, отведал любимой им закуски.
И, отойдя от столика, смолк, занятый едой и, казалось, забывший в это мгновение все на свете.
Он ел, не спеша, необыкновенно аппетитно, смакуя с видимым наслаждением настоящего гурмана, свершающего культ чревоугодия. Ксения, незаметно наблюдавшая за ним с той пристрастностью, с какой наблюдают женщины за человеком, который вдруг сделался для них чужим, теперь заметила что-то животное и в выражении этого гладко выбритого, холеного лица с медленно двигающимися скулами, и особенно в этих, словно подернутых маслом, блестящих плотоядных глазах. И Павлищев вдруг стал ей совсем противен. И она удивлялась, как раньше могла согласиться быть женой такого «изящного и выхоленного животного».
А Степан Ильич, не замечая этих взглядов, выпил еще рюмку водки, еще наложил себе икры и, перепробовав затем несколько вкусных закусок, с видом удовольствия взглянул на тарелки с биском, поставленные на столе и, усаживаясь, по обыкновению, рядом с Ксенией, привычным движением руки заложил салфетку за ворот рубашки и принялся за биск, который готовился у Трифоновых замечательно.
По видимому, Степан Ильич не замечал ни какой-то странной натянутости и неловкого молчания, бывших сегодня за столом, ни беспокойных взглядов, бросаемых стариком на Ксению, ни улыбки, бродившей на лице Бориса.
Покончив с биском и запив его рюмкой превосходной мадеры, Павлищев стал рассказывать, как сегодня министр почти навязался ему в посаженые отцы, и весело прибавил, обращаясь к Ксении:
— Надеюсь, вы ничего не имеете против этого?
Ксения пожала плечами и ничего не ответила, а Василий Захарович поспешил осведомиться о министре. Говорят, он необыкновенно много работает, несмотря на то, что доктора ему советуют отдохнуть. Это правда?
Павлищев усмехнулся.
— Это он сам любит рассказывать, — проговорил он, — особенно, когда ему кажется, что положение его не твердо, а сам, могу вас уверить, здоров. Он очень любит власть и потому мнителен до болезненности… Вот уж шесть лет, как я слышу от него, что он устал, и что ему пора отдохнуть… А между тем, предложите ему отдохнуть… он придет в отчаяние…
И Павлищев продолжал описывать своего патрона с тою откровенностью, с какой можно было позволить себе только в кругу близких. Он бесспорно умный человек, но считает себя непогрешимым и потому делает много глупостей… Ну, и опьянен несколько властью… Не любит противоречия.