— Это жестоко, Ксения Васильевна… Я вас так люблю.
— Позвольте в этом усомниться, Степан Ильич, — промолвила Ксения.
— Вы не верите?
— Простите, не верю. В вас оскорбленное чувство говорит, а не любовь… Но во всяком случае, простите меня. Я виновата.
— Можно спросить, какая причина вашего внезапного решения? — спросил Павлищев, скрывая закипавшее раздражение под маской глубоко оскорбленного человека, готового перенести свое несчастье, как следует порядочному и благовоспитанному человеку.
— Единственная… я уважаю… я расположена к вам, но я не люблю вас так…
— Как полюбили кого-нибудь другого? — перебил Павлищев.
— Я никого не люблю! — проронила Ксения, вся вспыхивая от этой лжи.
— Впрочем, что ж я расспрашиваю… К чему это? — проговорил Павлищев, вставая.
И он почтительно наклонил голову и вышел.
Возвращался его превосходительство домой злой и раздраженный, и весна уж более не действовала живительно на него. Дорогой он шептал ругательства по адресу Ксении и ее родителей и, когда вернулся домой, обругал без всякой видимой причины Викентия и заперся в своем кабинете, недоумевая, как мог случиться такой «скандал».
XX
Павлищев долго не мог прийти в то довольное, уравновешенное настроение, в каком находился до сих пор в качестве человека, не знавшего неудач и верившего в свою счастливую звезду. В самом деле, последние десять лет жизнь ласкала его, как баловня. Из незначительного чиновника, прозябавшего где-то в глуши, он стал любимцем министра и директором департамента. Блестящая репутация его была упрочена. Успех следовал за успехом, и впереди перед ним открывались широкие горизонты. По крайней мере, сам министр, считавший Степана Ильича своим лучшим помощником, пропагандировал его везде, как человека больших административных талантов и государственного ума, и не раз говорил своему любимцу, что готовит его себе в преемники… Все смотрели на Павлищева, как на восходящее административное светило…
Женитьба на Ксении сулила ему богатство. Как никак, а оно давало большую устойчивость его положению, расширило бы связи и знакомства, сделало бы его независимее, не говоря уже о приятности для такого эпикурейца, как Павлищев, вести более широкий образ жизни, щегольнуть и роскошью обстановки, и изысканно-тонкими обедами, на которые можно было бы приглашать нужных людей.
Все шло как по маслу; богатство, казалось, было в руках, и вдруг этот совсем неожиданный отказ Ксении почти накануне свадьбы!
Его превосходительство злился, чувствительно оскорбленный в своем самолюбии и недоумевавший, что бы это значило. Не эта ли «зрелая дева» хотела быть его вдохновительницей и другом, маленькой Эгерией, следящей, чтобы супруг не сбивался с пути к благу человечества, и не он ли так ловко поддерживал свою будущую Эгерию в этих мыслях.
А главное, об этой свадьбе уже знали в городе. Счастливого жениха поздравляли и, разумеется, многие втайне злились и завидовали. Миллионная невеста, ведь, лакомое блюдо и не очень-то часто попадается…
И как ни старался Павлищев сделать bonne mine au mauvais jeu, а эта неудача его раздражала; при мысли о Ксении и об этих «дураках» Трифоновых, позволивших дочери поступить так «предосудительно и дерзко», на холеном, красивом лице его превосходительства появлялось злое выражение, и в первые дни он расточал по их адресу не мало ругательств.
«Какой еще ей нужно партии, этой ободранной кошке!? — спрашивал себя его превосходительство, в раздражении забывая справедливость и называя так Ксению, изящная фигура которой еще так недавно его пленила. — Или она в самом деле влюбилась в кого-нибудь? Но в кого? В последнее время у них почти никто не бывал, да и она не из влюбчивых. Не даром она так пугливо относилась в поцелуям, эта холодная рыбья натура!»
Павлищев не мог уяснить себе причины внезапного отказа от такой блестящей партии, какую представляла собой его особа… Он не верил в объяснение, данное Ксенией. Ведь, она и раньше не была влюблена, однако дала слово. Не думал он также, чтобы до Ксении могли дойти слухи об его «ошибках молодости» и сыне. Да, наконец, он сам намекнул ей однажды об этом, и не юница же она, чтоб не знать, что у всякого человека бывают ошибки молодости. Подробностей о них она, конечно, знать не могла. Один Марк Борщов знает всю эту историю, но он, разумеется, слишком порядочный и преданный ему человек и слишком умен, чтобы распускать про своего начальника скверные слухи.
— Ужасно глупы эти зрелые барышни, воображающие, что они оригинальны и умны! — не без злости проговорил вслух его превосходительство, объясняя себе отказ капризом избалованной и взбалмошной девушки.