Свадьба была назначена в начале июня. Главным образом торопила со свадьбой Ксения, да и старики скорей хотели покончить с этим делом. Чего еще ждать?
В последних числах мая вызвали по телеграфу Бориса и, когда он приехал, ему объявили, что Ксюша выходит за Марка. Борис был поражен, но принял это известие без особенного неудовольствия и даже смеялся при мысли, как будет поражен Павлищев. Марка он привык уважать и даже несколько побаивался. Конечно, сестра лучше бы сделала, если б вышла замуж за князя Сицкого, но… раз она «втюрилась» в Марка — толковать нечего. А что она, как он выражался, «втюрилась» — в этом не была ни малейшего сомнения. Стоило только взглянуть на нее, такая она была веселая и сияющая, такая нежная и мягкая и такими влюбленными глазами смотрела на Марка.
Пятого июня, рано утром, Трифоновы и несколько человек русских случайных знакомых в Монтре, приглашенных быть шаферами и свидетелями, поехали в Женеву, и там в русской церкви произошло скромное венчание.
Радостная и счастливая, помолодевшая и хорошенькая, стояла Ксения перед аналоем в своем белом подвенечном. платье, которое так шло к ней, и с горделивым чувством взглядывала на стоявшего рядом с ней, чуть-чуть взволнованного, серьезного и дьявольски красивого Марка в своем элегантном фраке. Она в эту минуту не сомневалась в счастье на всю жизнь, полная беспредельной любви и страсти, а он думал, что теперь звезда его поднимется высоко… Богатство уже есть… карьера будет…
И на лице его блуждала гордая, вызывающая улыбка при воспоминании о прошлых днях нищеты и ничтожества, и в голове его бродили честолюбивые мечты…
Обряд венчания кончен. Молодые крепко поцеловались.
В тот же вечер они отправились путешествовать, а Василий Захарович уехал в Петербург, чтоб приготовить к приезду молодых отдельное роскошное гнездышко.
Два медовых месяца провели молодые в путешествии. Они побывали в разных местах Европы и наслаждались счастием… Прежний монах и аскет Марк сделался самым пылким мужем. Долго дремавшая в нем чувственность молодого, здорового животного пробудилась, и он влюбился в Ксению со всем пылом впервые загоревшейся страсти, почти не обращая внимания на нее, как на человека, на ее духовный мир.
Это были какие-то безумные дни двух молодых, вырвавшихся на свободу животных. У Ксении эта страсть одухотворялась, так-сказать, поэтической иллюзией и благородной любовью. Марк такой любви не испытывал и словно не понимал, слишком черствый эгоист, чтоб ее понимать. И он, анализируя свои отношения к жене, только дивился, как силен в человеке зверь, дивился и не без чувства удовлетворения видел, что эта свежая, страстная и расцветшая Ксения, несмотря на свой ум и независимость, вполне его раба, влюбленная, преданная и вполне счастливая раба.
И он высокомерно думал, с холодным цинизмом:
«Теперь хоть разочаруйся Ксения во мне, она моя — всегда моя!»
В конце августа они вернулись в Петербург. Гнездышко, приготовленное стариком Трифоновым, было действительно прелестное, роскошно отделанное, полное комфорта, в небольшом особняке, неподалеку от дома Трифонова. Экипажи и четверка славных лошадей были в числе приданого. И с приездом молодых Василий Захарович вручил Ксении сохранные расписки государственного банка на один миллион и, кроме того, передал Марку безыменные билеты на триста тысяч в полное его распоряжение…
— Ну что, ты счастлива, Ксения? — спрашивал отец у своей любимицы на другой день, когда она приехала к своим.
— Страшно счастлива… Мне даже совестно, что я так счастлива!.. — говорила Ксения и вся почему-то краснела…
— Ну, и слава Богу… Марк, ведь, славный человек…
— Это прелесть, а не человек…
— Ты, кажется, молишься на него, Ксюша, — подсмеивался старик, радовавшийся за дочь.
— Еще бы не молиться… Он мой идол, — смеялась счастливая Ксения.
— Как-то он теперь объясняется с Павлищевым, твой идол! Он, ведь, к нему отправился.
— К нему. Через час обещал вернуться.
Действительно, Марк в это время был в департаменте, чтобы явиться к своему начальнику.
Его превосходительство был на докладе у министра, и Марку пришлось несколько времени ожидать.
И он ходил взад и вперед по приемной и улыбался, воображая, какое будет лицо его превосходительства при щекотливом объяснении.
XXI
— Генерал вернулись от министра, пожалуйте, — проговорил почтительно фамильярным тоном представительный старик-курьер Сидоренко, обращаясь к Марку.