«Что такое случилось?» думала она, тревожно заглядывая в глаза отцу и не смея сама начать расспросы.
Сильно осунулся и постарел Василий Захарович за последний год, хотя крепкое здоровье его, казалось, и не пошатнулось. Он ни на что не жаловался, по прежнему чувствовал себя хорошо, а между тем, вдруг сразу «осел», сделался раздражителен и нервен и на целые дни запирался в своем кабинете и там, за письменным столом, щелкал на счетах, подводил какие-то итоги и затем, мрачный, как туча, ходил по комнате, опустив свою седую голову. Никто не догадывался, что значила такая перемена в Василии Захаровиче, обыкновенно веселом, живом и разговорчивом; хотя за обедом, особенно когда бывали гости, и на своих четвергах, старик старался быть веселым, по зоркий глаз Ксении видел, что эта веселость была напускная. На заботливые вопросы своих об его здоровье, старик всегда отвечал, что здоров, видимо недовольный такими вопросами. Мысль о том, что дела Василия Захаровича пошатнулись и это его сильно озабочивает и тревожит, никому не приходила в голову, — до того это казалось невероятным. Не даром же Трифонов имел репутацию осторожного и благоразумного человека, неспособного броситься в какое-нибудь рискованное или неверное предприятие, и вся его жизнь свидетельствовала об этом. Он был из тех дельцов, которые рассчитывают на верняка и редко ошибаются в расчетах. В нем не было, так сказать, «художника наживы», азартного игрока, ставящего на карту крупные ставки.
Никогда не посвящавший в дела своих домашних, да и вообще никого, Василий Захарович, однако, в последнее время иногда, как бы вскользь, при случае говорил, что новые заводы его радуют. «Следовательно, дела идут хорошо», думала Ксения, недоумевая, отчего отец так переменился. Вдобавок, еще недавно он сделал крупное пожертвование — внес двести тысяч в одно благотворительное учреждение, во главе которого стояли высокопоставленные лица. Таких крупных пожертвований не делают, разумеется, лица, дела которых расстроены. Кроме того, Василий Захарович в этот год чаще, чем прежде, задавал роскошные обеды, стоившие сумасшедших денег, на которые приглашались избранные гости. Словом, все, казалось, говорило, что миллионы Трифонова не тронуты и в целости лежат в государственном банке.
Из близких Трифонову людей один только Марк, казалось, кое о чем догадывался, несмотря на эти видимые признаки благосостояния своего тестя. Он понимал самолюбивую натуру старика, понимал, что не даром он говорит о своих делах, тогда как прежде никого не удостаивал такими разговорами, и под рукой наводил справки. О том, что Марк узнал, он, разумеется, не сказал никому, а тем более Ксении.
Но зато однажды, когда после обеда сидел свои обычные полчаса у Ксении, перед тем, что приниматься за работу в кабинете, Марк как-то завел речь о делах и, между прочим, посоветовал Ксении — положить свои деньги вкладом в государственный банк на долгий срок.
— Разве держать их в бумагах невыгодно, Марк? — спросила Ксения.
— Положим, выгодно… Ты получаешь около пяти процентов, а тогда будешь получать около четырех. Но зато мы с тобой, Ксения, будем гарантированы от соблазна…
— От какого?..
— Мало ли какого?.. Я, ты знаешь, очень скромный в своих привычках человек…
— Совсем скромный, — перебила Ксения…
— А и у меня иногда являются мысли: купить большое имение, чтобы получать более того, что мы получаем… А к чему нам?.. Разве нам мало? Слава Богу… Так вот, во избежание таких соблазнов и чтобы оставить детям в неприкосновенности то, что ты получила, не лучше ли не иметь возможности трогать капитала… Что ты думаешь, Ксения?
Напрасный вопрос! Ксения по большей части думала, как Марк, и, разумеется, тотчас же согласилась.
И, словно бы загипнотизированная Марком, до сих пор еще влюбленная в него со всей силой первых дней, она с каким-то наивным восторгом счастливой, удовлетворенной жизнью, женщины, смотрела на красавца-мужа, не подозревая тайной мысли его предложения. Умная женщина, скептик по натуре, умевшая разгадывать людей, она была слепа только относительно Марка, считала его каким-то высшим существом и, слишком любившая его, никогда и не задумывалась над этим странным характером. Он импонировал ее и своим беспощадным анализом, и силой, и своей жизнью, так не похожей на жизнь других молодых людей в его положении. В самом деле, он как будто не пользовался богатством. У него остались прежние скромные привычки, прежняя любовь к работе, к чтению в своем кабинете, главная роскошь которого были книги. Как муж, он был образцовый — всегда дома, и никуда его не тянуло; ни тени ухаживания за кем-нибудь из хорошеньких знакомых дам, бывавших у них, всегда ровный и спокойный. И, ревнивая по натуре, Ксения ни разу не испытывала за эти четыре года мук ревности. Она ревновала его только к «службе» и находила, что он уж через чур много работает и проводит с ней меньше времени, чем бы ей хотелось… По крайней мере они редко читают вместе, не так часто разговаривают, как тогда, как он был женихом. Несмотря на четыре года супружества, многое в Марке оставалось для Ксении неясным и непонятным, но она восполняла это непонятное воображением любящей женщины, объясняла себе его увлечение работой непомерным честолюбием выдающегося человека и довольствовалась редкими часами бесед, вознагражденная уверенностью в его серьезной привязанности и счастливая его горячими ласками мужа. Трехлетний сын и крошка девочка дополняли ее счастье, и прежняя беспокойная, ищущая интересных людей, Ксения, пополневшая и расцветшая, сделалась одною из тех женщин, для которых сосредоточивался весь интерес жизни в детях и муже.