До сих пор Иволгин не мог ни от кого узнать, в каком направлении был составлен доклад по ходатайству банка о ссуде. Чиновники решительно ничего не знали и не могли даже указать на писаря, переписывавшего доклад, так как он переписывался на дому у осторожного Марка. Павлищева эти дни никак не удавалось повидать, хотя Иволгин и заезжал в министерство по несколько раз в день. Его превосходительство был так занят, что положительно разрывался и никого из частных лиц не принимал, исключая как в приемный день. Несколько спешных комиссий, в которых он председательствовал, разные спешные дела заставляли Степана Ильича, так сказать, всего себя приносить на алтарь отечества, тем более, что ходили слухи, будто министр устал и хочет отдохнуть и возложил всю обузу на своего любимца, как бы приготовляя себе преемника. Марк, который бы мог дать самые точные сведения, как нарочно, не приходил в министерство, и почему он не приходит, никто не мог сообщить.
Обуреваемый понятным нетерпением, Аркадий Николаевич решился поехать к Борщову на квартиру и был не мало изумлен, когда, остановившись у подъезда роскошного особняка, увидал носильщиков, выносивших мебель и другие вещи и нагружавших фуры.
— Борщовы съезжают? — спросил он швейцара, подбежавшего к дверце кареты.
— Точно так, ваше превосходительство! Уже съехали! — ответил швейцар.
— Куда? — удивился Иволгин.
— Барыня с детьми изволили переехать к родителям, а барин… История вышла-с…
Швейцар не окончил и замялся.
Аркадий Николаевич, охотник до «всяких историй» и умевший их узнавать, догадался сунуть швейцару бумажку, и спросил:
— Какая история? Расскажи-ка!..
Швейцар объяснил, что господа рассорились и разъехались.
— Разводиться, слышно, будут, ваше превосходительство.
— А не знаешь, из-за чего вышла история, братец?
— Не могу знать. Горничная сказывала, из-за денег будто…
Узнавши новый адрес Борщова, Иволгин отправился к нему и был окончательно изумлен, когда дворник указал ему на подъезд во дворе и сказал, что г. Борщов живет в четвертом этаже, двадцать четвертый нумер.
«Однако же, большим дураком оказался этот Борщов, а говорили, что умный человек! Расходится с женой миллионершей и забирается в четвертый этаж! Неужели он не сумел обеспечить себя?» размышлял Аркадий Николаевич, поднимаясь по лестнице.
— Можно видеть Марка Евграфыча? — спросил он у отворившего ему двери пожилого лакея довольно мрачного вида.
— Марк Евграфыч не принимают.
— Мне, братец, на одну минутку… По самому важному делу. Пожалуйста, доложите и передайте карточку, а вот эту бумажку возьмите себе! — прибавил Иволгин, протягивая трехрублевую бумажку.
К удивлению Иволгина, давно уже не понимавшего, как можно отказываться от денег, когда их дают, мрачный лакей бумажки не взял и сказал:
— Я и так доложу, но только вряд ли примет.
И действительно, через минуту лакей вернулся и объяснил, что барин извиняется, но принять не может, так как занят.
«Скотина — чинодрал!» чуть, было, вслух не проговорил оскорбленный и взбешенный Иволгин и ушел, сильно упавши духом.
«Верно этот выскочка хочет отличиться и написал доклад не в нашу пользу!» думал он, спускаясь по лестнице.
На следующий день, ровно в двенадцать часов, маленькая карета Иволгина остановилась у министерства. Он поднялся в приемную и просил представительного старика-курьера Сидоренко доложить о себе Павлищеву, но оказалось, что его превосходительство еще не возвратился с доклада и Иволгину пришлось ожидать.
Эти десять минут ожидания были долгими и тяжелыми минутами для Аркадия Николаевича, во время которых он давал себе обещание быть вперед осторожнее, если только дело выгорит, и не рисковать так, как рисковал до сих пор, надеясь на свой ум и изворотливость… Он нервными, быстрыми шагами, словно зверь в клетке, ходил по приемной, и надежда сменялась унынием, уныние надеждой… Дадут или не дадут?.. Спасут ли банк и его вместе с банком, или его репутация необыкновенно умного и даровитого дельца рухнет, а вместе с репутацией рухнет и положение… И в живом воображении его уже проносилась картина торжественной обстановки суда после тех долгих дней следствия и тех газетных нападок, которые, разумеется, обрушатся на него, как только узнают о крахе банка… Эти газетчики рады случаю… Мерзавцы!
Но умные люди не должны допустить этого. Они не могут не дать ссуды… не могут… Иначе, ведь, обнаружатся на суде имена безнадежных заемщиков, и какие имена?… Умно ли будет допустить скандал? В интересах ли благоразумия показывать перед большою публикой то, что можно скрыть!?..