«Он никогда меня не любил! Не любит и детей!» думала она и, чувствуя острую горечь нанесенного ей оскорбления, мрачная и озлобленная, заходила по своей комнате.
И не с кем было ей поговорить! Некому было излить своей глубокой обиды. Мать ничего не поймет. Брат и того менее, а угнетенного делами отца она не хочет огорчать…
Когда через неделю из прежней квартиры были присланы все ее вещи и она стала их разбирать, ей на глаза попалась тетрадь, исписанная рукою Марка. Оказалось, что это был его старый дневник, как-то попавший среди ее книг.
«Какая неосторожность с его стороны», подумала она, брезгливо отодвигая от себя тетрадку, и хотела, было, тотчас же отправить ее обратно, но любопытство, неудержимое любопытство оскорбленной женщины удержало ее… Она жадно схватила тоненькую тетрадку и стала глотать страницу за страницей дневник, который Марк вел в ту пору, когда «охотился» за Ксенией и описывал эту охоту с полною откровенностью.
Наконец, она дошла до той страницы, где торжествующий Марк описывал свою победу.
И, бледная, с негодующим лицом, она читала:
«Барышня физиологически на точке каления. Миллион несомненно мой, и она сделает глупость — выйдет замуж за мальчишку».
И еще:
«Я, конечно, не влюблен в эту барышню, но она мне нравится и я буду хорошим мужем. Любовь просто физиологическое чувство».
И дальше:
«А интересно вести эту игру и наблюдать, как барышня с миллионом сама лезет тебе в рот — бери, только не сразу, а осторожно, чтоб не вспугнуть и не возбудить подозрения. Глупые эти влюбленные зрелые девы и совсем, теряют голову»…
— О, какой же он подлец! — воскликнула Ксения и, полная ненависти и злобы, отбросила далеко эту тетрадку и не выдержала — зарыдала.
IX
Слухи о разводе Марка и о том, что он поступил так благородно, не воспользовавшись ни грошом из громадного состояния жены, и даже возвратил триста тысяч, которых от него и не требовали, быстро распространились в министерстве и возбудили множество толков, самых разнообразных. Многие, конечно, удивлялись и многие просто-таки не верили, чтобы такой умный и основательный человек, как Марк, поступил столь опрометчиво по нынешним временам. Верно сорвал-таки куш, поприпрятал и нарочно поселился в маленькой квартирке, разыгрывая из себя героя благородства. Но так или иначе, а почти все злорадствовали. Еще бы! Не даром же он возбуждал столько зависти, этот откуда-то появившийся молодой человек без имени, без связей, без протекции, который вдруг выдвинулся и так блестяще женился!.. Теперь богатство улыбнулось… Говорили: умный, умный, а проморгал миллион. Ищи его теперь!?
Марка в министерстве не любили. Особенно не любили его те из сослуживцев-карьеристов, которые видели в нем счастливого соперника. В самом деле, уже слишком быстро он выдвигался и многим садился на головы. Этого Марку простить не могли. Несомненно, он способный человек, но не один же он такой в министерстве феникс, чтобы его так отличать. Все мало-мальски выдающиеся работы поручают ему. Министр к нему благоволит, а о Павлищеве и говорить нечего.
Борщов, отбивший от него невесту, все-таки его любимое детище и правая рука. Все эти проекты, на которых выезжает Павлищев, пишет он. Эка большая мудрость? Всякий не хуже бы написал!
Не любили Марка и за то, что он решительно ни с кем не сближался и держал себя особняком, от всех далеко и домами не был знаком ни с одним из чиновников-сослуживцев. В его отношениях было что-то холодное, жестковатое и внутренне импонирующее. Чувствовалось, что в душе он не то подсмеивается, не то презирает, и нельзя к нему придраться. Несколько подчиненных ему чиновников, впрочем, жаловаться на него не могли. Он с ними был всегда одинаково-ровен, никогда не распекал, не наваливал без толку работы и умел давать именно такую работу, на которую каждый был способен, — тем не менее Борщова побаивались и расположены к нему не были.
Разумеется, Марк знал обо всем слухах, которые вызвал его развод. Он догадывался о них по злорадным взглядам в министерстве, чувствовал их в усиленно-любезных пожатиях и приветствиях и злил еще более всех своим невозмутимым спокойствием — точно ничего с ним особенного не произошло.
Так прошло два месяца.
Марк все это время был поглощен серьезной работой, лично порученной ему министром. Это был один из проектов возможно скоро осчастливить Россию, которым министр хотел закончить свое десятилетнее управление министерством и затем опочить от дел, т.-е. выйти в отставку, на этот раз серьезно. Действительно, старик утомился и от работы, и от интриг, и от этого постоянного напряжения нервов в борьбе за влияние, в лавировке между течениями, в погоне за всем тем, что щекотало его тщеславие. А главное, здоровье его действительно заметно расстраивалось, и старик, на закате лет, пресыщенный властью и даже разочарованный в ее значении, захотел просто «жить» и более ничего. Казалось, только теперь, когда могила была близка, он испугался ее близости и почувствовал жажду жизни, сознав тщету и своего честолюбия, и всей этой борьбы, в которой он ухлопал себя. Но уйти просто он все-таки не мог. Он хотел удалиться, оставив по себе, по выражению гг. газетчиков, провожающих сочувственным напутствием закатывающиеся светила, «исторический след».