— Найдется, папа, и другая работа, коли захочешь. С таким богатством мало ли добра можно сделать?..
Трифонов задумался. В самом деле, всю свою жизнь он только и делал, что наживал, и никаких добрых дел не совершал, да как-то, за делами, и не думал об этом. А вот Ксюша деликатно напомнила и, не желая, пристыдила отца. Она, вот, нисколько не дорожит богатством — не то что сын. Тому нужен блеск и наслаждения, а Ксюша выше этого… Вечно читает, всегда ищет, кому бы помочь, всегда о ком-то хлопочет…
— Будь по твоему, моя разумница! Продаю завод! — проговорил он.
— И вместе поедем в деревню? Ведь давно мы там не были.
— Что ж, едем!.. — весело отвечал отец и решительно прибавил:- и старые два завода продам… Совсем ликвидирую дела. Ну их. В самом деле, пора и о душе подумать, а то все больше о наживе думал… Так жизнь сложилась… Толкнула судьба на этот путь… Смекалка была и сноровка… первые успехи подзадорили, ну, и втянулся… А ведь сам-то я, Ксюша, ты знаешь, самых скромных привычек и всю жизнь таким был.
— К чему же, папа, вся эта роскошь у нас… Этот дворец-дом, эти обеды, словом весь этот блеск… Неужели для мамы?..
— Нет, Ксюша. И мать твоя никогда за этим не гналась.
— Так для кого же?
— Для людей. Для положения… При делах это нужно… Ну и, признаюсь, из…
Старик остановился…
— Из тщеславия, папа? — досказала Ксения и тотчас же прибавила:- ты извини, что я прямо говорю…
— Говори, говори… Мне никто прямо не говорил никогда, с тех пор, как я стал богат… Ах, Ксюша, богатство портит людей… и люди портят богатых людей и делают их недоверчивыми… Я все это испытал на себе… Да, ты права… Тщеславие заставляло меня жить так… Ради него я и брата твоего сделал блестящим трутнем вместо того, чтобы сделать его полезным работником… Я всегда удивлялся, как это ты не испортилась в такой обстановке? Сердце доброе, видно, спасло.
— И я, папа, довольно исковеркана, нечего говорить… А разве я доверчиво смотрю на людей?.. Ты скажешь: со своим скептицизмом и я сделала ошибку — это мое замужество, — но тут виною страсть, слепая страсть, за которую я и поплатилась… А помнишь, как я собиралась выйти замуж за Павлищева, нисколько не любя его, чтобы только быть женой министра… Разве это не тщеславие?.. Что, в самом деле, он будет министром, папа? — смеясь, прибавила Ксения.
— Говорят, что будет… Он уехал за-границу, на днях…
— Слышала. Уржумцев рассказывал… А знаешь причину его поездки?
— Отдыхать едет.
— Совсем нет… Он, оказывается, лучше, чем я думала… Он поехал вслед за своим умирающим ребенком, сыном Марьи Евграфовны… Ты, ведь, знаешь всю эту плачевную историю его молодости?..
— Знаю.
— И я удивляюсь одному, как Марья Евграфовна простила ему. Впрочем, она редкой доброты женщина… Совсем не похожа на брата.
Ксения упомянула о Марке совсем равнодушно.
— И я ведь тоже желал твоей свадьбы с Павлищевым, Ксюша. Покаюсь тебе.
— Не кайся, знаю…
— И ведь, тоже из-за тщеславия. Жена министра… Но я тогда не знал, что он имеет на шее такую историю… Бросить несчастную девушку с детьми…
Старик с укором покачал седою головой и продолжал:
— Видно, совесть хоть поздно, а заговорила… Да… Очень я хотел тебя видеть женой министра, Ксюша, точно это такое счастье… Знаешь ли, милая, в то время, когда мне грозило банкротство, я о многом передумал о таком, о чем не думал прежде… И все-таки, хоть и понял многое, но чуть дела поправились, снова забыл все и снова хотел пуститься в эту игру наживы и тщеславия… Право… Ты, голубка, убедила меня не делать этого… Ты, золотое мое сердце и умная головка! — говорил старик. — Ведь из-за меня ты и жизнь свою изломала! — растроганно прибавил Василий Захарович.
— Слава Богу, что это случилось раньше, а не позже. Конец, ведь, был бы один и тот же… Когда-нибудь я прозрела бы… Как он ни скрытен, а снял бы с меня слепоту… Ну, давай-ка, папа, письма… Примусь за работу и в одиннадцать часов буду у тебя толмачом…
После ухода Ксении, Василий Захарович снова погрузился в думы, и на этот раз колебаний не было. Он окончательно ликвидирует все свои дела.
В одиннадцать часов явился француз-инженер и в полчаса, при помощи Ксении, все дело было окончено. Трифонов продал огромный участок земли и завод за два миллиона рублей.
Только что ушел, любезно раскланявшись француз, как в кабинет влетел Уржумцев, веселый и сияющий, во фраке и с портфельчиком в руках.
— А я покончил, Иван Андреевич! Вот и задаток триста тысяч получил! — весело встретил его Трифонов, показывая чек.