И что за слабая тварь был бы сильный и умный человек, презирающий предрассудки, накопившиеся на человечестве веками, смело и беспощадно анализирующий всякое явление и не боящийся никаких выводов, если б он из-за двух маленьких существ, которые со временем сделаются, по всей вероятности, такими же глупыми скотами, как и другие, только потому, что они его дети, — усложнил свою жизнь разными волнениями, раскаяниями.
Он, слава Богу, не такой.
Это вот только такие бабники и, тряпки, как Павлищев, свершив не мало пакостей в молодости, после «мякнут»' и изображают из себя кающихся Магдалин!
И ведь шельма какая, его превосходительство! Наверное он «размяк» и почувствовал внезапно нежные родительские чувства к Васе, во-первых, оттого, что тот разжалобил его своим видом умирающего, а, главным образом, оттого, что сестра еще отлично сохранилась, свежа, молода, красива и своими добродетелями и целомудрием возбудила вновь желания в таком тонком развратнике, как Степан Ильич. Ему надоели все эти «дамы кабинетов», и он теперь, пожалуй, не прочь вкусить от брака с сестрой… Смерть Васи будет отличным предлогом… Не даром же Маша так восторженно описывает теперь Павлищева! — думал Марк, и среди тишины ночи в его спальне раздался тихий смех.
До Марка, разумеется, дошли слухи о том, что Трифонов не только не разорился, но останется богат по прежнему, и это известие несколько раздражило его, как человека, обманувшегося в своих расчетах.
Если б он тогда посоветовал Ксении дать миллион, разрыва бы не произошло, она сделалась бы еще более преданною женой, и миллион все-таки остался. Жизнь не изменилась бы так круто.
Но кто же знал, что Трифонов вынырнет? Опытные люди, с которыми Марк говорил, не сомневались в его банкротстве. И, наконец, рано или поздно, а Ксения поняла бы, что он не тот «герой», каким она вздумала его вообразить. Главная ошибка его в том, что он не познакомил ее постепенно с собой и очень рассчитывал на ее страсть, предполагая, что она все простит в обожаемом муже.
Да и не погорячился ли он тогда, собственно говоря… Не явился ли разрыв следствием его откровенного признания, почему он женился?.. Не скажи он тогда этого — еще могло быть примирение, да еще какое горячее…
По обыкновению, Марк пристыдил себя за все эти рассуждения задним числом. Так или иначе, а факт свершился. Он ли виноват в этом или не он — рассуждать нечего, потому что глупо рассуждать о том, чему нельзя помочь.
Проснулся он в это утро ранее, чем всегда, и, по обыкновению, тотчас же встал с постели и стал одеваться.
Пожилой худощавый слуга Артемий, живший у Марка с тех пор, как он женился, мрачный на вид и молчаливый, никогда не разговаривающий со своим барином и только лаконически отвечавший на вопросы, аккуратный и исполнительный, любивший в свободное время почитать книжку, — этот лакей-отшельник, вечно сидевший дома и подходивший по складу своему к такому барину, как Марк, только удивленно приподнял свои густые нависшие брови, когда из гостиной, которую убирал, окончив уборку кабинета, услышал шаги Марка.
Обыкновенно, неизменный в своих привычках, Марк вставал в восемь часов и в половине девятого пил чай, а старая серебряная луковка Артемия показывала только четверть восьмого.
«Видно, занятия!» — подумал Артемий и пошел на кухню, чтобы поспешить с самоваром.
Этот Артемий, мрачный, вследствие личных несчастий — его бросила жена лет пять тому назад, и он судился и был оправдан за покушение на ее убийство, — хоть и далеко не был привязан к Марку и считал его жестким человеком, у которого, как он выражался, была «твердая линия», тем не менее дорожил спокойным местом у такого малосообщительного, всегда ровного человека, никогда не гневавшегося и не делавшего никаких замечаний и ведшего отшельнический образ жизни. Правда, Артемий и не подавал повода к этому, и они таким образом жили друг с другом пятый год, никогда почти не разговаривая.
И оба были довольны друг другом.
Минут через десять Артемий вошел в кабинет, неслышно ступая своими тонкими ногами в байковых туфлях, с подносом, на котором стоял стакан крепкого чая с лимоном.
Марк, одетый в серую летнюю пару, отлично сидевшую на нем, и, несмотря на бессонную ночь, свежий, здоровый и румяный, как всегда, сидел у письменного стола, погруженный в чтение французской книги.