Приблизившись к гробу, она опять, безмолвная, не роняя ни слезинки, словно закаменевшая в горе, смотрела на труп, смотрела долго и не могла оторвать глаз.
Это молчаливое отчаяние пугало Степана Ильича. Он боялся, как бы бедная женщина не сошла с ума, и эта мысль приводила его в ужас, терзая его сердце угрызениями совести и воспоминаниями о прошлом. И ему, как нарочно, с поразительной отчетливостью припоминался тот день, много лет тому назад, когда он прощался с молодой женщиной и уверял ее в любви, обещая выписать в Петербург, в то время, когда в его душе уже созрело решение бросить эту преданную, любящую женщину с двумя крошками на руках.
А потом? Эти трогательные ее письма, оставляемые без ответа… Эта умышленная забывчивость об ее судьбе. Господи! Неужели он мог быть таким подлецом!
«Да, и был им!» отвечал сам себе Павлищев и не находил оправдания. И ведь только случайно, благодаря этому Бугаеву, хотевшему припугнуть его, узнал он о существовании Марьи Евграфовны и своего сына.
Одного уж нет… Неужели погибнет и она? И он будет виновником двух жертв?..
Степан Ильич не оставлял Марью Евграфовну ни на одну минуту. Поздними вечерами он почти силой уводил се из комнаты, где лежал покойник, и умолял ее прилечь и отдохнуть. И Марья Евграфовна слушалась с трогательной покорностью и, не раздеваясь, ложилась на кровать и забывалась в коротком тяжелом сне.
Вид пустой Васиной кроватки в момент пробуждения заставлял несчастную мать вздрагивать и снова идти туда, к нему.
Но Степан Ильич, дежуривший большую часть у гроба, опять умолял ее возвращаться.
— Я только взгляну! — покорно просила она.
И она взглядывала в потемневшее, начинавшее уже разлагаться лицо, целовала его и снова глядела, пока Павлищев ее не уводил и не укладывал спать.
В раскрытые окна салона врывалась свежая душистая ночь. Мириады звезд меланхолически мигали с высоты темного купола, безучастные и равнодушные к этому людскому горю.
И Павлищев, с припухшими от слез и бессонницы глазами, часто подходил к окну, вдыхал этот чудный ночной воздух, полный предрассветной остроты, и мысли его становились чище и возвышеннее, и вся его прошлая, жизнь казалась ему бесцельной и преступной в эти ночи, полные какого-то жуткого одиночества, в комнате, где спал непробудным сном его сын.
Если бы в эту минуту Павлищеву сказали, что все это настроение исчезнет, как только он снова вернется в Петербург, — он, разумеется, не поверил бы. Таким он себя чувствовал обновленным, просветленным, виноватым и несчастным.
Он оставался в этой комнате, чтоб не оставить Марью Евграфовну одну с покойником, до тех пор, пока рано утром не появлялся выспавшийся, свежий и франтоватый дьячок. Тогда Степан Ильич удалялся в столовую и там засыпал в кресле, предварительно попросив дьячка немедленно себя разбудить, как только появится Марья Евграфовна.
На третий день рано утром отслужили последнюю панихиду. Когда взялись за гроб, чтоб выносить его, Марья Евграфовна словно вышла из своего столбняка и с воплем кинулась к гробу и стала осыпать лицо покойника поцелуями. В первый раз после смерти Васи она разразилась рыданиями и слезами, и это значительно обрадовало Степана Ильича. Когда он, наконец, отвел ее от гроба, Марья Евграфовна крепко пожала руку Павлищева, и, рыдая, промолвила:
— Нет более нашего ненаглядного!
Шесть швейцарцев в траурной одежде понесли гроб на ближайшее, известное своей красотой кладбище в Кларане, городке рядом с Монтре.
Это был скорее прелестный сад, густо заросший деревьями, залитый солнцем и полный прелестных роз и всевозможных цветов. Чистенькие, усыпанные песком дорожки вились между памятниками и куртинками. Чем-то поэтическим веяло от этого уединенного уголка, и казалось, будто и покойникам здесь должно быть хорошо и уютно, среди платанов, кипарисов и роз.
Расположенное на возвышенности, над Клараном, это кладбище служило любимым местом прогулок и местных жителей, и туристов. Там было так тихо и хорошо; вид оттуда был такой восхитительный и на расстилавшееся внизу Женевское озеро, и на Савойский берег с его цепью высоких гор, у подножия которых белелись маленькие городки.
Спустившись к верхней части Монтре, носильщики понесли гроб по верхней дороге из Монтре в Кларан, увековеченной прогулками Жан-Жака Руссо в известной рощице «bosqnet de Julie», названной в честь героини романа.
Минут через двадцать гроб внесли в ограду кладбища и поставили на краю могилы.