— Ну, паря!..
— Откуда такой?
— Железный, что ли?
— Чертушка, не парень!
Женя взопрел, как после сотни кулей тяжелого груза. Но наконец-то показались двери в зал. В дверях стояли плечом к плечу плотные парни, у них только вертелись чубатые головы с крепкими затылками.
— Чо судья-то спросил?
— Угроз, проклятий никаких не было, спрашивает...
— Тихо, грит, прореагировал на фотокарточки и на золото...
Женя подбился к стене и стал продвигаться в зал вдоль нее, рискуя быть расплющенным.
— Товарищи, у меня документ к защитнику!..
— О-ох...
— Чтоб тебя!..
— Лезь!..
Женя прижался к парням на входе. В просвет между их головами он увидел зал, в котором не то что яблоку упасть, а и дышать уже нечем было. На балках низкого потолка висели капельки измороси — растаял куржак. Но тишина в зале была такая, что капельки спокойно висели на потолке. И голоса долетали до самых дальних углов.
Дмитрий Гурович стоял на свободном пятачке, опираясь на костылик. Женя в первый раз видел костыль в руках Любиного отца.
Женя сделал попытку пробиться сквозь парней, но не тут-то было: в узком проходе они сами не могли шелохнуться. Тогда Женя стал выискивать взглядом Гарьку.
Он увидел его во втором ряду, у стены. Гарька выбрал такую позицию, что видел весь суд, зал, свидетелей, подсудимого и, главное, до Люси ему было рукой подать. И та иногда обращала взгляд в сторону Гарьки, и он чуть заметно кивал ей, подбадривая.
— Свидетель, вы настаиваете на том, что подсудимый находился в состоянии душевного спокойствия, когда уходил от вас? — раздался мерный будничный голос судьи Гречаного.
— Да, я не заметил ни в лице его, ни в жестах, ни в походке признаков сильного волнения, — ответил Лукин. — Он являл собой образец выдержки и мужества.
— Не хотите ли вы сказать, Дмитрий Гурыч, — заблестели зубы во рту прокурора, — что подсудимому свойственна холодная расчетливость и эгоизм высшей степени?
— Нет, я выразился точно, — прозвучал в тишине голос Лукина. — Игорь Бандуреев натура волевая, сильная и целеустремленная...
— И нужна была более мощная встряска, чтобы вывести его из себя, нежели ваше открытие? — проговорила Люся с сердечной открытой улыбкой. — Так, Дмитрий Гурыч?
— Я прошу вас задавать конкретные вопросы, — остановил Люсю судья.
Женя вдруг вспомнил, зачем он здесь, и бешено заработал локтями.
— Ты чо такой-то, парень? — зашикали на него. — За колбасой стоишь, чо ли?
— Мне надо передать... защитнику! — задыхался Женя. — А то поздно будет!
— Давай, передадим, подумаешь, дело како…
Женя посмотрел на многоголовую плоть впереди и на сплющенную тетрадку. Поколебался еще минуту и отдал скрутку ближайшему парню.
— Сначала вот тому, в очках который, а он уже адвокату передаст...
— Будет в ажуре, не боись...
Тетрадь замелькала над головами, Женя следил за нею так, будто в этой ученической тетрадке был оправдательный приговор. Два раза ему казалось, что скрутка выпала из рук в самую гущу народа, и у него пересыхало во рту. Но все же тетрадь добралась до Гарьки, и тот с удивлением развернул ее. Мгновенно оценил.
Женя приподнялся на цыпочки и показал рукой в сторону Люси: «Передавай!»
Гарька кивнул и потянулся к Люсе со скруткой. Она приняла тетрадь, развернула, радостно кивнула в сторону входа. Встала, воспользовавшись минутой в смене свидетелей и объявила:
— Товарищ председатель, прошу приобщить к делу обращение геологов приискового управления и учителей средней школы. — Люся зачитала своим мягким голосом текст и добавила: — Под обращением подписи двадцати семи человек...
— Еще можно, если надо! — прокричал кто-то в зале, и тут поднялся шум.
— Парню жить надо!
— Освободить!
Судья застучал авторучкой по графину с водой. Игорь, сидевший до этого в глубокой задумчивости, вдруг словно пробудился. Он завертел стриженой головой, и рот его закривился, как у мальчишки, сдерживающего слезы. Глаза его засеребрились, будто он только что увидел людей и свою мать на свидетельском месте.
— Бандуреева Ксения Николаевна, вы вызваны в качестве свидетеля и обязаны говорить только правду...
— Правду? — Ксения Николаевна придвинула край косынки к глазам. — Правду?..
Она посмотрела на сына, заметила его растерянность и вдруг сорвала косынку.
— Сынок! — повалилась она перед клетушкой подсудимого. — Сыночек! Надо правду говорить! Люди-то подписались! За что?! Не могу я молчать боле... Надо открыться!