Он поцеловал ее в губы и прошептал:
— Теперь ты моя жена... Никуда от меня не денешься.
— Так уж и твоя? — со слабой улыбкой отозвалась она. — Так уж и никуда?
— Точно, — подтвердил Игорь, — никуда, только со мной... Что прикажу, то и будешь делать. Жена должна слушаться мужа, ясно?
— Ясно, — ответила Люба.
— Жена за мужем, как нитка за иголкой, поняла? — шутливо хмурясь, настаивал он.
— Поняла, — кивнула Люба.
— Куда прикажу, туда и пойдешь! — сказал он.
— Куда же сейчас, мой повелитель? — слабо улыбнулась Люба.
— К родителям! — сказал Игорь. — Признаваться...
— Ты что? — встрепенулась Люба. — С ума сошел?!
— Почему это с ума? — отозвался Игорь. — Мы с тобой поженились...
— Мы-то да, а они — порознь, — печально сказала Люба. — Отец мой узнает — умрет.
— Рано или поздно ему придется с этим смириться, — заметил Игорь.
— Лучше позже, — сказала она. — А сейчас только одному человеку можно признаться... который выше всего...
Она поднялась и сорвала синий подснежник, выросший рядом с пеньком. Игорь вскинул рюкзак на спину и побрел за Любой между деревьями. Она шла впереди, оглядывая полянки и прогалины. Плавно нагибалась, и в ее пальцах как бы вырастал подснежник. Скоро букет потяжелел. Люба поворошила его носом и двинулась в ту сторону, откуда доносились гудки автомобилей, лязг портального крана, лай собак и постук моторных лодок.
Игорь незряче шел за Любой. Перед ним сияли сполохи, как в тот раз, когда они впервые поцеловались. Игорь думал, что теперь долго он будет ходить с этим сиянием в глазах, как после электрической сварки. Но вдруг он зачуял что-то неладное, и сполохи пропали.
— Осторожно, — предупредила Люба, покусывая горящие губы, — не споткнись!
И тогда Игорь остановился и увидел, что Люба привела его на кладбище. Его словно дернуло током: он не любил этого места. Но деваться было некуда. Пришлось нагонять Любу.
Шел, спотыкаясь о могильные холмики, поваленные кресты и сопревшие венки. Люба вела его мимо цементного надгробия с распятием, серого покосившегося креста, рельса, вбитого на неизвестной могиле, памятника освободителям Витимска от банд Пепеляева, ржавых табличек, исписанных еврейскими письменами, штыря с узкой полоской полумесяца, серого камня со стершейся надписью, холмика охотника-якута и тумбочки со звездой.
Могилка Софьи Григорьевны располагалась среди безвестных холмиков и покосившихся лиственничных крестов.
Игорь остановился перед знакомой пришлифованной гранитной глыбкой на холмике Любиной матери. «Софья Григорьевна Лукина. Родилась в 1912 году, умерла в 1944 году. Вечный покой, мать и жена».
Люба опустилась на колени перед камнем и провела по нему рукой, смахивая прошлогодние листья. Ее ресницы заблестели от слез. Она разделила букет на две части и половину рассыпала на могиле матери.
«А куда другую половину? — подумал Игорь. — Оставит себе?»
— Иди за мной! — приказала Люба.
Игорь последовал за ней, ничего не подозревая. А она вела его к краю кладбища, где тополя уже смыкались кронами, а кусты под ними шелестели так, что казалось, в них кто-то прячется.
Острый сук царапнул Игоря по виску. Земля на могилах становилась все свежее, оградки — ярче.
— Куда же мы еще? — спросил он.
— Пришли, — отозвалась Люба.
Игорь прорвался на поляну и замер. В мягкой зеленой полутьме увидел он самые свежие могильные холмики. Оградки здесь были выстроены четкими рядами, а земля не успела обрасти травой. Прямо перед ними краснела тумба со звездой.
Игорь автоматически наклонился и прочитал: «Шмель Павел Иванович...» Он попятился, но Люба придержала его за рукав.
— Весной умер, — сказала она и положила цветы на тумбу. — Старая простуда сидела в нем...
Игорь подумал о быстрых годах. Земля забирала старших, им оставались заботы, все, что не сделано, и горечь жизни, потому что радость — легко улетучивающийся материал.
Он бы долго так простоял у этой могилы, не замечая надвигающихся сумерек. Но Люба потянула его с кладбища.
— Теперь можно и к вам, — заметила она тихо.
И они молча отступили от свежих могил на старое кладбище и вышли потихоньку к двум лиственничным столбам по краям дороги. Из зарослей черемухи, свиного багульника и мелколистной березы дорога вырывалась на пустырь. Здесь начинались первые строения города — темнел длинный дом инвалидов.