— Ох, сынок! — Мать схватила чистую миску и стала наливать в нее красный душистый борщ. — И вроде на доброй службе теперь отец, а как шатун места себе не находит... И как его избавить от этой мороки, не знаю.
Она поставила перед ним миску и уселась напротив, подперев кулаком подбородок.
— Вот вернусь совсем, тогда вместе избавлять его будем от всякого, мама. — Игорь взял деревянную ложку и попробовал борщ. Ожег небо. Начал размешивать навар, чтобы чуть остудить. — Тогда и Куликов мне подчиняться кое в чем станет.
Домашний борщ был вкусный, не то что походная похлебка из надоевших консервов. Капуста в борще матери была с сырцой, как он любил, и похрустывала на зубах. Картошка белая, молодая. Мясо свежее. Лук поджаристый, как нравилось Игорю с детства. И как в детстве, мать подрезала ему хлеба. Влажные веки ее вздрагивали всякий раз, когда нож, прорезав буханку, стукался лезвием в стол. Но вдруг взгляд матери остановился на каком-то незримом предмете, лицо окостенело, как у тунгусского божка, рука же продолжала мерно опускать и поднимать нож, впустую кромсавший клеенку.
Игорь замер, не зная, как отнестись к ее приступу беспамятства. Будто клещи забегали у него под воротником энцефалитки. Слишком уж долго мать резала невидимую буханку.
— Добавь-ка мне, мам! — попросил Игорь.
Мать очнулась, отбросила нож и недоуменно уставилась на клеенку. Потом с виноватым видом зачерпнула половник борща из большой зеленой кастрюли и долила миску. Игорь разломил надвое ломоть хлеба и чуть не весь кусок затолкал в рот.
— Задумалась я, — объяснила она, медленно собирая слова. — Однако не бросит ли тебя Любушка, если ты останешься в той научной заведении?..
Хлеб вывалился изо рта Игоря.
— Что ты говоришь, мама? — забормотал он, поднимаясь. — Ты в уме? Как она может? Да мы с ней столько лет!..
— Люди говорят как, — ответила мать, — перестойная девица ничему не удивится.
— Мало ли какие бредни народ повторяет! — воскликнул Игорь.
— Народ недаром говорит: не измена, а на лучшее замена! — настаивала мать.
— Ну, ты плохо Любу знаешь, — возразил Игорь, — она стойкая, как Горбач!
— Найдется и на нее сила, — заметила мать, — да такая, что забудет все твои соображенья и разуменья твоя Люба-голуба!
— Да не вижу я никакой силы, мам, кроме своей!
— Шишка кедровая перезреет — сама валится, — вздохнула глубоко мать, — под ноги первому встречному! Да хоть тому же Мите Шмелю!
— А я сейчас проверю, насколько она дозрела, — ответил Игорь, надвигаясь тараном на дверь, — и собирается ли сама валиться?!
Он был уже у порога, когда в сенях раздался стук каблучков. Дверь распахнулась, и на порог вступила Люба. На ней было то же белое платье, в котором встречала она Игоря весной. Только еще вязаная кофта и теплая шаль были накинуты поверх. Ну как она могла не прийти к нему, Любка, невеста его, жена тайная? Просто люди об этом не разнюхали и несут всякий вздор.
— Добрый вечер, — сказала Люба и покраснела.
— Проходи, пожалуйста, — пробормотал Игорь и продолжал стоять столбом на ее дороге.
Все трое молчали. Наконец острые черточки дрогнули в углах Любиных губ и стали закругляться. Она сказала:
— Я пришла все-таки подробнее узнать насчет Шмеля... Что с ним сейчас делать?
Игорь сдвинулся с места. Он бросился к табуретке, дунул на нее и предложил Любе:
— Садись, пожалуйста... Я сейчас все объясню... Ты ужинала?
— Нет, — сказала Люба, опускаясь на табуретку, — не успела. Не до того...
— А я борщ наварила свеженький, — певуче сказала мать и загремела мисками, отыскивая среди них единственную тарелку.
— Знаешь, Люба, отличный борщ, — подтвердил Игорь. — Я такого не ел давным-давно.
— А я ваш борщ, Ксения Николаевна, с детства помню, — сказала Люба. — И папа вспоминает... Но сколько раз ни пыталась сварить такой — не получается.
— Господи, — ответила мать, — да приходи хоть каждый день к нам обедать.
— Буду приходить, — пообещала Люба и подняла на Игоря многозначительный взгляд. — Не каждый день, но буду...
— А со Шмелем вот что получилось, — начал Игорь, садясь напротив Любы. — Он взялся снова за старательские штучки, а я не смог его переубедить — не хватило меня на это: трудное лето было, понимаешь?