– Считаете ли вы, если принять во внимание пустые места в альбомах и следы наклеек, что в числе прочих у убитого коллекционера были украдены перечисленные вами марки?
– Да, – подтвердил доктор. – Как вам, возможно, уже рассказал НД, десять лет назад я был в кабинете директора банка в тот момент, когда из сейфов извлекли коллекцию марок большой ценности, предназначенную дли музея, но она туда так и не попала… С тех пор мне и запомнился тот комплект, о котором я говорю. Его нельзя было не запомнить! В коллекции убитого филателиста не хватает именно этих марок, поэтому я могу с уверенностью сказать, откуда они и где я их видел до этого. Список украденных марок находится у НД, только его следует проверить. В больнице вы, оказывается, не теряли времени даром, копались в каталогах, – рассмеялся Кри-гер. – Если обнаружите в списке какую-нибудь ошибку, заранее прошу прощения. Проверяя альбомы в доме убитого, я давал НД информацию как любитель, а не как специалист и каталогами почти не пользовался.
Кригер старался говорить со мной простым, доступным языком, избегая непонятных мне терминов. Наконец он открыл свой портфель и достал оттуда небольшой кляссер.
– Я уже говорил вам, что марка «За лот», погашенная штемпелем 1, не относится к числу редких. Конечно, не среди школьников. Встречаются марки, погашенные другими штемпелями: 20, 29, 237, 270, 323, – не спеша перечислял доктор, давая мне возможность делать заметки в блокноте. – Такие марки ищут годами. Лучшее этому доказательство – то, что я помню эти номера. На днях мне удалось приобрести поистине великолепные экземпляры. Вы только посмотрите!
Я заглянул в кляссер и увидел два знакомых мне экземпляра «За лот» с номерами 237 и 323!
– Можно узнать… где и за сколько?
– Они достались мне совершенно случайно в Клубе филателистов. Фуксом, так как подобная оказия бывает редко. Обратите внимание на исключительно свежие цвета красок. В свете кварцевой лампы они чисты, как слеза. И совсем недорого: по две тысячи за штуку.
У меня не нашлось слов ответить доктору. Два «Колумба» – результат моего первого обмена – были реставрированы и не стоили даже двухсот злотых. В этом я убедился позавчера, рассматривая их в палате сквозь увеличительное стекло. О корыстных целях моего случайного знакомого я догадался слишком поздно.
– Еще один вопрос, доктор, если позволите?
– Пожалуйста!
– Насколько я помню, НД говорил, что студент-медяк, который делал инъекции, вам знаком?
– Студент? Да. Хороший парень. Поговорите с ним сами. Он сейчас как раз дежурит. Это недалеко отсюда…
Я решил немедленно встретиться со студентом.
Забрав вещи и попрощавшись с медсестрой, я вышел на улицу.
Чувствовал я себя вполне нормально, словно пришел в больницу час назад по служебным делам, выполняя свои прямые обязанности. Поймав такси, я поехал в студенческое общество.
Так начался первый этап расследования преступления. Все, что происходило до этого, было лишь прелюдией.
Комната, которую студенты арендовали в частной квартире, сияла белизной. Там я застал студента. Он сидел за столом и зубрил анатомию. Тощий парень, видно, из тех, кто с небывалой самоотверженностью доводит учебу до конца. При моем появлении он встал, приветливо поздоровался.
– Поверьте, – вскоре рассказывал он, – мне было очень неприятно, ведь это… это первый смертный случай в моей практике. Еще никто из моих пациентов не умирал. Я жалею, что не выехал раньше, почему-то все медлил.
– Значит, о том, что вам не следует приезжать, так как укол сделает сам врач, вас известили но телефону в тот момент, когда вы собирались выезжать?
– Да-да. Собственно, в это время я должен был уже находиться в пути.
– Вы можете точно передать телефонный разговор?
– Могу. Когда зазвонил телефон, я поднял трубку и услышал: «Говорит доктор… (фамилию он произнес неразборчиво). Прошу вас передать студенту, который делает уколы строфантина на вилле в Западном районе, что я был у пациента и сам сделал ему инъекцию. Поэтому сегодня приезжать не нужно…» Вот и все. Ошибки быть не могло, так как в Западном районе у нас только один пациент. Я позвонил туда на следующий день, чтобы спросить, нужно ли приезжать. Мне никто не ответил… Что же касается голоса звонившего, то у меня создалось впечатление, что он был намеренно изменен.
– Скажите, когда вы ездили делать эти уколы, вы не встречали у больного кого-нибудь, кроме жены и служанки?
– Нет. За всю неделю я никого не встретил. Хотя… – заколебался студент.
– Постарайтесь вспомнить. Может быть, теперь, в свете происшедших событий, что-нибудь привлечет ваше внимание, покажется вам подозрительным?
– Мне ни на кого не хотелось бы бросать тень подозрения, – ответил студент. – Тем более направить вас но ложному следу. Но кажется, за два или три дня до происшествия я встретил на лестнице очень взволнованного человека. Я обратил на это внимание потому, что в тот день мой пациент тоже был взволнован. Я даже подумал, что, возможно, у них произошла ссора…
НД вообще не упоминал о такого рода обстоятельствах. В первых письменных показаниях студента этого не было.
– Вы не помните, в тот день жена и служанка пациента были дома?
– Не знаю. Дверь мне открыл сам хозяин и, как я уже сказал, был чем-то взволнован.
– А в другие дни?
– В другие дни открывали дверь его жена или служанка.
– Может быть, вы еще что-нибудь припомните? Вы не запомнили каких-либо внешних примет того человека, которого встретили на лестнице?
– Это был самый обыкновенный человек, такой, какие встречаются на улице ежедневно.
– Ну хорошо. А вы могли бы его обрисовать? Какого роста? В шляпе или без головного убора? Худой или толстый?
– Ну… примерно среднего роста, средней комплекции, круглолицый. И еще я подумал, что у этого человека болезнь поджелудочной железы.
Я записал в блокнот все эти подробности, добавив, согласно показаниям студента: «фетровая шляпа, темный костюм и перекинутый через руку плащ». Так мог выглядеть человек, приехавший из провинции.
– Вы собираете почтовые марки? Что-нибудь понижаете в них? – спросил я.
– Почтовые марки? – удивился студент. – Ну, постольку поскольку.
– Можете сказать, какая из польских марок самая дорогая?
– Какая? Наверно… за восемьдесят злотых, с портретом Рузвельта? Я знаю эту марку, – потому что однажды, еще школьником, посылал срочное заказное письмо.
Было совершенно ясно, что о филателии он не имел никакого понятия.
Это было все, что меня интересовало.
Однако я уходил не очень удовлетворенным. На мой взгляд, парень слишком мало понимал в марках. Его поколение должно разбираться в филателии лучше, чем мое.
Хотя доктор Кригер и ручался за студента-медика головой, а НД считал дальнейшее расследование по этой линии пустой тратой времени, я все-таки заехал на центральную телефонную станцию, где работал один мой знакомый. Я вошел в здание со двора.
– Как дела, Вацек?