— Ну и что ему надо?
— В пятницу, то бишь уже завтра, тебя приглашают на ужин, на переговоры в неформальной обстановке. Пришлют машину с водителем, чтобы ты не утруждалась и не гоняла свою тачку через всю Москву. Какой ресторан — я не знаю, но велено передать, чтобы ты согласилась. Это касается глобального вопроса о будущем «Августина».
Опешив, Августа даже выронила ручку. Та покатилась по столу, грохнулась на пол и загремела в ушах резким металлическим звоном, не предвещающим ничего хорошего.
— В смысле — «велено передать, чтобы я согласилась»? — переспросила она, ощутив, как подскочившее давление стянуло голову тисками, а сердце забилось в тревожном ритме. — Кто так на переговоры приглашает? Что за дурацкие выходки, по какому праву они так ведут себя, кем себя возомнили?!
— За что купил, за то продал, — пожал плечами Пётр, жадно ловя реакцию работодателя и явно наслаждаясь произведённым эффектом. — Я не думал, что они дозвонятся до меня. Но они это сделали. Так что завтра в семь вечера машина будет ждать у твоего подъезда.
— А... — растерялась Августа, покрываясь ледяными каплями пота, — а откуда у них мой домашний адрес?
— Я не давал, если ты на это намекаешь, — вытаращился на неё Пётр. — Мне казалось, что это ты сама и дала.
— Что?! — нервно воскликнула она, а про себя подумала: «Не следует ли мне прямо сейчас сбегать в прокуратуру и написать заявление об угрозе жизни и здоровью? Бандюги... Я как-то уже психологически подготовилась к судебному разбирательству, а не к такому варианту...» — Ладно, пойдёшь со мной на ужин. И Кира пусть тоже собирается, при таком раскладе юрист не помешает на переговорах. Приедете ко мне домой к половине седьмого... Что? Что ты так ехидно улыбаешься?
— Нет, не прокатит, — упивался Петя, — сказано, что столик только на двоих. — И он многозначительно дёрнул бровями.
«Вот тварь!» — мысленно выругалась Ава, прекрасно понимая, от кого исходит инициатива приватного ужина.
— Хорошо, — постаралась взять себя в руки Августа, — я буду готова к семи завтра вечером. Если будут звонить тебе, то, будь добр, передай им, что... так на ужин приглашают только из Cosa Nostra.
— Верно, — подмигнул Петя, — тебе сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Я же говорил, что срок, так милосердно выставленный ими на досудебное урегулирование спора и ликвидацию проблем, возникших с последним крупным заказом, где соинвесторами выступают как раз наши благодетели, пройдёт быстро, не успеем и оглянуться. Срок прошёл, дела наши по-прежнему плохи, возможности исправить ситуацию не имеем, так что неустойку нам всё-таки придётся выплатить... и не только её...
— Я знаю, знаю, — схватившись за голову и поставив локти на стол, зажмурилась Августа, — это катастрофа. А ведь заказ должен был стать успешным взлётом и самой прибыльной сделкой из всех возможных, да вот только обернулся он страшным падением. Воистину, тише едешь — дальше будешь... Не надо было соглашаться, не надо было искать выгоду там, куда лучше вообще не соваться! Работы на космодроме в качестве подрядчика — это изначально было рискованно и слишком круто для нас. И крайне сладко всё получилось. Удивительно, как мы вообще вошли в тройку подрядчиков... Это всё ты виноват! — вскинулась Ава. — Ты мутил с конкурсами, акциями и тендерами, но теперь мне придётся...
— Или не придётся, — прервал её Петя. — Всё будет зависеть от завтрашних переговоров тет-а-тет, — добил он, отчего Августа просто уронила голову на скрещенные руки и, махнув заму, чтобы тот убирался прочь, впервые за многие годы заплакала от бессилия, отчаяния, нервного напряжения и... страха, самого настоящего страха за свою жизнь и будущее.
Весь день прошёл на нервах, а вечером предстояло определиться: соглашаться на неприемлемые и унизительные условия Сергеевской компании-монстра или... Она уже не знала, чего ожидать от них после такого «приглашения» в приказном тоне. Как-то ей больше верилось в то, что на дворе не прошлый век и всё можно решить цивилизованным путём — в суде, пусть даже разорившись при этом, но оставшись среди живых и невредимых. Однако интуиция говорила об обратном, и всё тело дрожало, как у лисицы, загнанной охотничьим псом.