— Тебе правда тридцать четыре? — рассмеялась Ава. — Ты прости, но это рассуждение восьмиклассницы, мечтающей о любви мальчика из одиннадцатого класса. Не изменяют только те, которым не дают в силу их сверх- и мегауродливости, зашкаливающей жирности и вонючести, или те, которые жуткие трусы и не знают, как на это решиться, но очень, о-о-о-очень хотят это сделать. Все остальные трудятся в поте лица на два фронта. Хоть раз, но каждый побывал в опасной боевой ситуации, когда приходилось выкручиваться и врать, где и с кем был.
— Слушай, это всё равно что утверждать, будто все врачи — убийцы. Есть те, которые искренне желают помочь, есть те, которым наплевать, а есть доктора а-ля Йозеф Менгеле...
— Я не о профессии говорила, а о мужской сути. Это разные вещи. Мир устроен таким образом, что природа берёт своё и разделение полов вполне конкретно намекает: мужчина смотрит на женщину, а она — на него, но с определённой целью: привлекать физически. Даже когда две семьи, две пары собираются вместе на какой-нибудь праздник, то редко какая женщина наряжается ради своего супруга, а не ради супруга своей подруги. Ей критически необходимо получить одобрение в глазах чужого, другого мужчины. Что, скажешь, это не так? Наверняка же тоже крутишь попой перед мужьями своих подруг, выбираешь наряды, украшения и косметику, напеваешь, делая причёску и маникюр, при этом предвкушая то, о чём даже самой себе боишься признаться: тебе мало одного мужика, тебе нужны поклонники. Пусть не на словах, не на деле — хотя это всегда до поры до времени, но на эмоциональном, на каком-то ментальном уровне чувствуется внимание другого мужчины. Согласна?
— В общем-то — да...
— Ну вот, я о чём и говорю! И потечёт рекой приятная беседа, и начнутся танцы со сменой партнёров, вроде как невинно, чинно и благородно, но танец — это всегда завлекаловка, соблазнение, завуалированный секс, как бы его ни выставляли, ведь это природная прелюдия брачного ритуала, и ей миллиарды лет. Это в крови. И мы все играем в эту игру, где с завязанными глазами пытаемся обмануть самих себя и своих партнёров, где придумываем социальные правила поведения, когда их нет и быть не может, потому что инстинкт размножения перевешивает любые социальные нормы, пытающиеся придать подобным сборищам цивилизованную форму общения, а не групповых оргий.
— Ну ты прям сказала! — напечатала Диди, явно задетая за живое. — Что же, теперь вообще в гости не ходить, ни с кем не танцевать, не праздновать? Мне кажется, это твои личные страхи, что у тебя могут увести мужика.
— Это не мои страхи, если уж на то пошло. Это страхи всех женщин. И, к сожалению, они не беспочвенны. Мужики не особенно боятся играть в эту игру, их заводит, когда их баба нравится другим самцам, так они чувствуют себя победителями в некой схватке.
— Как ты резко судишь. Что ж... не могу не согласиться, что некоторые женщины действительно себя предлагают всем подряд, даже если этот мужчина — супруг её подруги или муж её родной сестры. Но мужчины...
— А что мужчины? Они абсолютно такие же! Ему бы ходить дальше в рваных тапочках и забрызганной домашней футболке, чесать своё пузо у телика и продолжать растить щетину на морде, но нет, он бреется перед приходом гостей, достаёт лучшую сорочку, критически рассматривает брюки и оценивает, в каких его задница будет более привлекательна, а в каких — выглядеть как мешок с дерьмом. Или он, ходивший всю жизнь как облезлый узник, вдруг бежит в парикмахерскую или качалку, чтобы произвести впечатление на пляже. На кого, спрашивается, для кого он так старается? Уж явно не для супруги, которая эту задницу, вылезающую из спортивных штанов с отвисшими коленками а-ля Юрий Никулин, видит каждый день. Он старается ради той новой женщины, которая будет смотреть на него пьяными и заблестевшими от будоражащих эмоций и нескромных фантазий глазами.
— Да, теперь я вижу, насколько ты разочарована в людях и самой жизни. Мне жаль, очень жаль.
— Я ни о чём не жалею. Это просто опыт реальной, а не вымышленной жизни — жизни без розовых очков и всевозможных благопристойных оправданий человеческих пороков. Я знаю, насколько порочна сама, так отчего же мне считать, что все остальные — святые? И я — это ещё далеко не худший вариант, поверь мне! Значит, я вполне могу предположить, что моё окружение буквально погрязло в грехах, но всячески старается обелить и замазать их, никогда не называя вещи своими именами.