Памяти отца моего, комдива М. Л. Медникова
В дивизии генерала Свиридова ожидали приезда командующего фронтом.
Над небольшим немецким городком взошло солнце, озарив нежным светом чистую мостовую, дома с черепичными островерхими крышами, аккуратные палисадники, где среди деревьев возилась, скромно чирикая, какая-то птичья мелочь.
Солнце уже пригревало, парила земля, не так давно освобождённая от снега, и всё дышало весенним пробуждением. Свиридов услышал птичье чириканье потому, что нигде не стреляли в этот ранний час: ни вблизи, ни в отдалении, так, словно уже не было войны или она ещё не успела проснуться после ночного затишья.
Но вот прошло несколько минут, и послышался резко нарастающий рёв моторов, а затем Свиридов увидел несущуюся по дороге на бешеной скорости группу бронетранспортёров с большой чёрной машиной посредине.
Бронетранспортёры, подлетев к дому, развернулись, перекрыв улицу с двух сторон. Из чёрной машины быстро вышел командующий фронтом, за ним член Военного Совета и командующий армией. Все трое направились к Свиридову, который в свою очередь, чеканя твёрдый шаг по гулкой брусчатке мостовой, зашагал им навстречу, чтобы отдать рапорт.
Но маршал прервал его коротким жестом. Свиридов отступил на шаг в сторону, провожая глазами невысокую, крепко сбитую, почти атлетическую фигуру с крупной головой и немного утяжелённым, широким подбородком, который и на портретах, и в жизни придавал суровому лицу командующего подчёркнутое выражение непреклонной решимости и воли.
Войдя в штаб, маршал потребовал у Свиридова карту и лишь затем выслушал его краткий рапорт о боевой готовности дивизии. Докладывая, Свиридов волновался и, заметив это, стал волноваться ещё больше, просто потому, что разговаривал с человеком, одно появление которого на фронте немцы приравнивали к силе новых четырёх дивизий. Существовала у них и такая «шкала» психологического воздействия славы русских генералов на состояние немецких войск.
Маршал слушал Свиридова, чуть сдвигая длинные, красиво очерченные брови, несколько раз прошёлся из угла в угол, и крепкая его поступь как бы подчёркивалась скрипом до блеска начищенных сапог.
— Когда в последний раз был в частях? — спросил он.
Маршал говорил «ты» почти всем своим подчинённым генералам, но «вы» солдатам и сержантам, в первом случае вне зависимости от степени личной близости. Свиридов об этом слышал, и поэтому грубовато-требовательный тон командующего не посчитал для себя исключением.
— Был ночью, — ответил он.
— Где?
— В полку на выступе у Одера.
— Покажи на карте.
Свиридов показал линию переднего края, которая на этом участке в последние дни усиленно обстреливалась артиллерией и миномётным огнём противника.
— Там у тебя наблюдательный пункт? — спросил маршал.
— Да.
— Можно к тебе приехать на НП?
— Не рекомендую. Открытая местность. Для вашей безопасности, товарищ маршал, лучше этот участок осмотреть ночью.
— Едем сейчас, — отрезал командующий.
— Слушаюсь, — сказал Свиридов.
К чему такая срочность, этого, конечно, он не мог спросить, однако, набравшись смелости, всё же добавил:
— Бронетранспортёры надо оставить здесь, немцы их услышат. Могут заподозрить рекогносцировку.
На НП Свиридова командующий и его свита прошли пешком. Однако маршал в блиндаже не остался, а вышел в открытую траншею, чтобы в бинокль осмотреть и оценить местность за Одером. При этом он высовывался по пояс из окопа, и немцы могли, конечно, в бинокль разглядеть крупные звёзды на погонах и высокую фуражку.
Свиридов, снова рискуя получить резкое замечание, всё же тронул командующего за локоть:
— Снимите хоть фуражку, кого вы удивите вашей храбростью — немецких снайперов?
— Обойдусь без твоей опеки, — резко ответил маршал и продолжал смотреть в бинокль. Однако фуражку он через минуту снял и чистым платком вытер слегка вспотевший лоб.
Вернувшись в блиндаж, он потребовал карту разведотдела с нанесёнными на неё данными о противнике, и пока он изучал её, член Военного Совета в другом углу блиндажа начал негромко рассказывать командующему армией о недавнем совещании в Кремле, куда Ставка вызывала командующих фронтами, чьи войска подходили к Германии.
Член Военного Совета живо передавал этот разговор в лицах, позволяя себе даже слегка имитировать кавказский акцент Верховного и его манеру говорить тихо, растягивая гласные и проглатывая окончания слов…
…Сталин, стоя перед командующими фронтами, держал в руке телеграмму генерала Суслопарова, советского военного представителя при штабе союзных войск. Суслопаров телеграфировал о намерении Эйзенхауэра и Монтгомери быстро продвинуться по Западной Германии, рассчитывая на то, что основные силы рейха связаны на Восточном фронте.
— Кто же будет брать Берлин? — спросил Сталин. — Столицу Германии, — после паузы добавил он и слегка покашлял. Слово Берлин он произносил с ударением на первом слоге и две последние буквы так тихо, что они и вовсе словно бы растворились в его глуховатом голосе.
Первым ответил командующий Украинским фронтом. Его войска занимали по фронту примерно четыреста километров немецкой территории.
— Мы возьмём, — твёрдо сказал он.
— А как?
— Перегруппируем войска. Возможен вариант поворота танковых армий на север. С тем чтобы взять Берлин в кольцо.
— Теперь послушаем Первый Белорусский. Какая у вас полоса?
— Сто семьдесят километров.
— Я слушаю вас.
— Брать Берлин будем мы. Я к этому готов, — ответил командующий фронтом.
Сталин, обойдя письменный стол, подошёл к карте, занимавшей целую стену его кабинета, и толстым красным карандашом провёл разграничительную линию между двумя фронтами, но до Берлина её не довёл, а остановил черту у города Люббена, примерно километрах в ста шестидесяти от Берлина, южнее Фюрстенберга и устья реки Нейсе…
— Почему, думаете, Верховный остановил разграничительную линию у Люббена, а? — спросил член Военного Совета и тут же сам ответил: — А для того, чтобы дать возможность фронтам проявить инициативу. Дальше, мол, действуйте сами. Кто быстрее сломит сопротивление, тот и первым попадёт в Берлин. Вот так поставлен вопрос!
— Я понимаю, но всё-таки, мне кажется, Берлинскую операцию фронты должны, видимо, решать вместе, как одну общую задачу, — сказал командующий армией.
— Ну, конечно, вы правы. Германию будем сокрушать силами всех трёх фронтов. Предусматривается согласованность, координация и взаимопомощь. Но… пока только до Люббена!
И член Военного Совета рассмеялся негромко, но с удовольствием от какой-то мысли или догадки, пришедшей ему в голову.
— Наш-то, наверно, настроен агрессивно, — шепнул командующий армией, — мы ведь знаем его характер. Соседей оставить за спиной и вырваться вперёд. И правильно!
Но, сказав это, он осёкся и оглянулся на маршала.
Член Военного Совета и Свиридов при этом тоже оглянулись на маршала и промолчали…
— Пойду завяжу разговор с солдатами, не заскучали ли в обороне? — сказал член Военного Совета и вышел из блиндажа.
Когда минут через двадцать Свиридов тоже очутился в траншее, он услышал голоса солдат, смех и густой басок генерала, ведущего беседу. Чувствовалось, что он быстро установил с людьми контакт, душевный и непринуждённый.
«Умеет, массовик!» — одобрительно подумал Свиридов.
— Одер-фронт, товарищи, последняя остановка нацистов, — говорил член Военного Совета, — так они и сами об этом пишут. Как выбьем их с этой остановки, так уж, будьте уверены, фашисты начнут драпать безо всякой остановки. Скоро, скоро развалим окончательно гитлеровскую машину, но войну, — уже немного осталось, — надо нам, товарищи, довоевать хорошо.
— Сделаем, товарищ генерал!
— Кто же сомневается, — сказал член Военного Совета.