«Неужели серьёзное чувство?» — подумала сейчас Лиза, почему-то тяжко вздохнув. Не оттого ли, что почувствовала, как ей приятна эта надежда? После этого Лиза потянулась последний раз и, сбросив шинель на пол, наконец поднялась с дивана.
Первым делом утром она всегда направлялась в типографию. Типография, которая была её личной вотчиной, состояла из наборной кассы с немецкими литерами и разборной «американки» — маленького печатного станка, печатавшего материалы для войск и населения противника.
Когда Лиза вышла на улицу, она увидела двух маленьких немецких девочек, дочек фрау Эйлер, выселенных по военным обстоятельствам из зоны расположения штаба, из того самого дома, в котором жила сейчас Лиза.
Девочки стояли около чугунной ограды палисадника, от которой ложились на тротуар узорчатые тени, их перекрещения образовали квадраты «классов». Девочки играли в «классы». Одновременно они старались погреть в лучах восходящего солнца свои веснушчатые мордочки, и Лиза не сомневалась: они поджидали именно её.
Дети! Они всюду одинаковые — русские, немецкие, — податливый воск в руках человеческих. То, какими они вырастут, зависит от тех русских и немецких солдат, которые ещё сегодня на Одере стреляли друг в друга. Какую землю они унаследуют, каким увидят мир, какие изначальные понятия о прекрасном и о Человеке образуются в их душах?
Эти «дети военного производства» в недалёком времени пойдут в школу, сядут за букварь, и война в их памяти останется лишь смутным видением, какими-то разорванными, разбросанными, порою яркими, порою туманными зрительными образами, как всем нам обычно запоминается раннее детство.
Так что же надолго поразит воображение этих маленьких девочек? Вид русских танков? Или ледоход на Одере, которому помогают мины и снаряды, дробя сизые плиты? Летящий ли по улицам пух от разорванных перин, или же русские пушки, стреляющие с огородов их маленького селения? А может быть, беспризорные, безучастные ко всему коровы, лежащие на дорогах и неизвестно что думающие о людях, или же тележка с вещами, держась за которую рядом с матерью шагали дети из своего дома в чужой.
Что запоминает сейчас четырёхлетняя Луиза — маленькая тёзка Лизы? Вот это утро, и солнечные пятна на снегу, и золотистые блики в окнах, и то, как она говорит тётеньке в военной форме: «Фрау, их виль майне пуппе»?
Несколько дней назад Луиза пришла одна, и Лиза поняла, что девочку подослала мать. Она отдала её куклы, а на следующий день Луиза пришла со своей сестрёнкой постарше — Мартой — и попросила банки с вареньем, запрятанные где-то в подвале. Лиза разыскала и банки.
С тех пор девочки приходили чуть ли не каждый день.
— Ну, что вы ещё хотите взять сегодня? — спросила Лиза у старшей сестры, протягивая ей конфету.
— А у вас только одна конфета, фрау офицер? — И Марта заглянула Лизе в глаза.
Лиза вдруг вспомнила, что она росла без сестёр и братьев. То, что эта шестилетняя и несомненно голодная Марта не хотела съесть конфету потому, что не дали сестрёнке, и удивило и тронуло Лизу.
— Берите пока одну, я потом поищу дома. И вообще — подождите меня, дети, — сказала она.
В доме-типографии раздавался характерный пришлёпывающий звук, это «американка» печатала листовки. Когда Лиза вошла в комнату, где всё пропахло металлом и машинным маслом, а тусклая электрическая и две керосиновые лампы отбрасывали колеблющиеся круги света на кипы бумаги, стол, свинцовые ряды литер, печатник Альфрид Вендель размеренными движениями бросал под пресс лист за листом и вынимал готовые листовки.
Лизу он приветствовал широкой улыбкой, расшириться которой до бесконечности мешали разве что тяжёлые складки на его сморщившихся щеках.
— Гутен морген! — сказала Лиза.
— О, спасибо, надеюсь, что утро, товарищ старший лейтенант, будет доброе, — закивал Вендель.
— Как работается? Если устали, можете отдохнуть.
— О нет, ничего, как это говорят: «Нормально!» Я вполне нормально, — ответил Вендель по-русски и тыльной стороной ладони вытер на лбу масляное пятно.
— Покажите оттиск, — попросила Лиза.
Она взяла свежий ещё, влажный лист, остро пахнущий краской, заметила в тексте несколько ошибок, длинными стрелами, вынесенными на поля, пометила исправления.
— Вендель, подойдите на минутку, — позвала Лиза.
— Я тут, товарищ обер-лейтенант, — подскочил Вендель.
— Нет, уж не обер, а старший, запомните, Вендель, а то за «обера» нам с вами влетит.
Лиза спросила у Венделя, как он находит содержание листовки, потому что считалась с его мнением бывшего немецкого солдата, который недавно был сам читателем этих листовок.
— Неплохо, только мало, как это — «мату».
— Чего, чего? — удивилась Лиза.
— Простите, может быть, «мата»? Перцу больше. Гитлеровский солдат, — продолжал он, уже перейдя на немецкий, — отвык от интеллигентной речи, геббельсовская пропаганда приучила его к крепко поперчённым блюдам.
— Не можем же мы ругаться в листовках?
— А надо бы! Этих молодчиков из отборной дивизии морской пехоты «Гроссадмирал Дениц» иначе не проймёшь.
— Вы думаете? — нерешительно произнесла Лиза, проглядывая текст листовки. В ней говорилось:
«Солдаты морской пехоты!
Вы недавно прибыли на этот участок фронта, снятые с потопленных или поставленных на прикол кораблей. Вы ещё не пережили всей тяжести фронтовой жизни, и вам твердят, что оборона на этом участке определяет судьбу Германии…»
— Что тут можно сказать покрепче? — спросила Лиза.
— А то, чтобы не верили офицерам, кровавому палачу Адольфу Гитлеру. Надо написать, что Гитлер ради спасения своей шкуры пожертвует последним солдатом, последним фольксштурмовцем.
— Хорошо, внесём это. Итак, — продолжала читать Лиза. — «Судьба Германии уже решена, её скоро всю возьмут в кольцо окружения. Вы скажете — но ведь наш тыл свободен? Так знайте же: согласно приказу фюрера, даже взводным командирам присвоено право расстреливать каждого отступающего солдата. А ваш командир дивизии генерал-майор Шури обязал всех взводных командиров беспощадно применять этот приказ. Таким образом, скоро по вас начнут стрелять и с тыла. Вы обязаны умереть там, где вас поставили. Под выстрелами противника или под пулями своих собственных взводных командиров!»
— Вот это они поймут! — вставил Вендель. Он закурил свою трубочку.
— «Гитлер не может вам предложить ничего, кроме верной смерти, — читала Лиза, — теперь вам должно быть ясно, что есть только один путь к спасению — это сдача в плен…» Ну и дальше относительно пропуска в плен, жизни в лагерях военнопленных, всё это оставим, — сказала Лиза. — Вот в таком виде печатайте тираж и поскорее, Вендель, потому что в одиннадцать мы поедем на МГУ…
…Девочки терпеливо ждали Лизу около дома. Она вынесла им конфет.
— Данке шён! — сказала старшая и сделала книксен.
— Где ваш папа? — спросила Лиза. — Он в армии, в госпитале, в лагере?
— Там, — Марта махнула рукой в сторону Одера. — О, кто знает, жив ли он ещё? — со вздохом произнесла она, должно быть подражая матери.
— Ваш папа вернётся к вам, — с твёрдостью, не допускающей сомнений, заявила Лиза.
Она погладила Марту по голове. Вот тогда-то ей и пришла в голову мысль: а что, если попытаться использовать в пропагандистской передаче через мощную громковещательную установку… голоса немецких детей?
Правда, никто не мог поручиться за то, как выступят девочки. Не будут ли плакать от страха? Зато как сильно и впечатляюще может прозвучать рассказ ребёнка о том, как здесь, на восточном берегу Одера, живут немецкие женщины и дети.
«Посоветуюсь с Зубовым», — решила Лиза, направляясь к дому седьмого отделения.
Выслушав Лизино предложение, Зубов задумался. И при этом, как обычно, очень внимательно посмотрел ей в лицо.