- Прими у меня исповедь, Сухарев. - Николай мельком глянул на портрет Ленина в позолоченной рамке посередине стены.
- А ты крестился когда и где?
- Родители на крещение меня носили маленького, - Гоголев остановился и задумался. - Но это же считается? В Тамбове. Сорок два с половиной года назад.
- Считается,- Виктор встал и дотронулся до плеча Гоголева. - Но для этого ты должен прийти к нам в храм. Исповедь я могу принять только в облачении священника, да с твоим омовением в купели и причащением. По-другому никак.
- Витя, меня весь город в лицо знает. Я три года здесь. Примелькался. Выступал в организациях, на предприятиях. Не… Как я в церковь зайду? Настучат секретарю сразу. Я от вас и выйти не успею, а уже донесут. «Добрых» людей у начальников много. Сам знаешь, - вздохнул Николай.
Сухарев подошел к нему вплотную. И глядел в глаза почти ласково.
- Ночью приходи. В час. В два. Все спят в это время. И стукачи дрыхнут. А?
- Ты и ночью работаешь? - удивился Гоголев.
- Я, Коля, как «скорая помощь». Утром вызов - она едет. Ночью вызовут - тоже едет. И я так же. Сегодня приходи в половине второго. В храме буду только я. Притвор открыт будет. Заходи без стука. Увидишь меня слева от алтаря. На нижнем клиросе.
- Где? - Гоголев растерялся.
- Зайдешь, смотри чуть влево. Там ступеньки. Я на них сидеть буду.
- Всё, - сказал Николай. - Сам тоже никому не скажи, хорошо?
Он подписал пропуск, поставил время и пожал Виктору руку. Так же крепко.
В церкви Сухарев сказал настоятелю, что ночью будет принимать исповедь у человека, который не может прийти днём.
- Спаси Господь! - ответил отец Автандил. Разрешил, значит.
Отслужил Виктор службу вечернюю, сходил в трапезную, поужинал и сел читать книгу великого русского философа Владимира Соловьёва «Спор о справедливости». Неделю назад взял в библиотеке имени Толстого, да всё не было времени для чтения. То с Жорой возился, то в Зарайск мотался, а потом молитвы трудные заучивал. Начал читать и утонул в необычных, но очень ясных мыслях мудреца. Гоголев пришел, когда Виктор перевернул всего двадцать пятую страницу.
- Надо же!!! - не вскрикнул, а громко выдохнул Николай Викторович, заведующий отделом пропаганды горкома партии. Большой человек в Кызылдале. Он застыл у притвора и видел весь храм сразу. Даже купол, расписанный голубыми порхающими ангелами на фоне звёздной бесконечности. - Великолепно! А воздух тут как после грозы. Озон и сладость дыхания.
Сухарев отложил книгу, и перекрестил Гоголева.
- Господи спаси и сохрани раба божьего Николая, укрепи и направь его милостью своей.
- У тебя в одежде священника такой торжественный вид. Боязно подойти.
- Зови меня здесь - отец Илия. На работе я не Сухарев Виктор. Иерей Илия.
- Я готов к исповеди, - Гоголев поклонился иконостасу на алтаре.
Отец Илия взял с алтаря большой молитвослов в старой, возможно, столетней обложке, и подал его Николаю.
-Первая исповедь - самая трудная и волнующая, - сказал он спокойно. - Обычно, приходя каяться в первый раз, человек еще не понимает, что нужно говорить, чего ожидать от таинства, будет ли он принят или осужден. Исповедь кающиеся поначалу принимают за какой-то экзамен: они очень переживают, боятся признаться в содеянном и ждут от батюшки оценки своих действий. Тебе, раб божий Николай, очень важно уяснить, что стыдно грешить, но не каяться. Чувство стыда за содеянное должно быть сейчас искренним и охватить всю душу твою. Стыд - это огонь, пожирающий грех. И Господь услышит тебя да через меня, проводника своего, отпустит твой грех. Главное - искреннее раскаяние без недомолвок и утайки самых тёмных сторон греха.
- Я искренне готов, - сказал Гоголев в полупоклоне.
- Тогда бери молитвослов. Он открыт там, где надо. Иди к образу Господа нашего Христа и читай покаянный канон - молитву о даровании Господом прощения.
Николай ушел к лику Христа и вскоре иерей Илия услышал молитву, которая из уст Гоголева звучала как причитание, почти плач.
- Да. Видно совсем замучила совесть грешного, - сказал отец Илия сам себе.
Со всех сторон, из углов, с потолка и внутреннего купола глядели на читающего молитву о даровании прощения все святые, Матерь Божия, и Святая троица. Могли бы они говорить - услышал бы Николай их наставления - не таить даже малости греховного поступка, рождённого греховной же страстью.
Но молчали иконы. Молчал священник. И господь молчал.