Отпускать тяжкие, особенно смертные грехи - непростая, трудная душевная работа даже для самого Всевышнего и Всемогущего.
Глава седьмая.
- «Царствие Небесное внутрь вас есть», сказано в Евангелие от Луки, - отец Илия словами этими уже начал Таинство исповедания, о чём, понятное дело, Гоголев знать не мог. Иерей взял его за руку и повел к образу распятого Христа. - Искренним ли будет исповедь твоя? Не таи ни одного, даже пустячного, по-твоему, греха. Господь не отпустит только самого страшного, какой страшнее семи «смертных» грехов.
- Что же страшнее смертных грехов? - рассеянно вполголоса спросил Николай Викторович. Волновался. Лоб покрылся потом и уже возле лика Христа он отвернулся, чтобы платочком носовым стереть испарину и промокнуть влажный волос.
- Непростительный грех, вечный грех - это наговор, навет и злоба на Святого Духа и Сына Господа нашего Иисуса. Он не может быть прощён никогда. А ты, раб Божий Николай, не допускал ли хулы в адрес Святого духа и Сына Господня? Хотя в Евангелие от Матфея сказано странно: «Иже аще речет слово на Сына человеческого, отпустится ему. А иже аще речет слово на Духа Святого, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий». То есть Христа хулить вроде можно. Матфей так думал. Он же человек, Иисус. Человеческий Божий сын. Только Святого духа нельзя ругать и оскорблять. Он есть Слово и Начало всех начал. Вот здесь есть неразбериха. Но я знаю от многих священников высокого сана, что недопустимо ругать ни того, ни другого. Не отпустится тому грех страшный. Да тебе это зачем, сын мой? У тебя явно другие грехи. Так?
- Верно, - ответил Гоголев. - Святой дух не упоминал вообще и в мыслях. А Христа не ругал. Может и не верил как коммунист, но не ругал никогда.
- Тогда приступим, - иерей принёс от окна две некрашенных табуретки, поставил их перед иконой. - Садись. Говори. Господь слушает тебя.
- Я просто буду рассказывать. Простыми словами. Слов церковных не знаю.
- Так и надо просто говорить, - успокоил его священник. - В молитвах слов менять не следует. Да… А исповедь - это не молитва. Это раскаяние, избавление от стыда и очищение совести. Раскаиваешься ты так, как будто говоришь жене, брату, другу или постороннему. Господь всё твоё нутро чувствует, знает и понимает истинное раскаяние, как бы ты его не произносил. Главное - ничего не таить и не врать. А то попусту время потратишь. Это уже не исповедь будет. Понял?
- Можно начинать?
Илия кивнул. Николай голову склонил. Священник тоже. Чтобы лучше слышать.
( ИСПОВЕДЬ РАБА БОЖЬЕГО НИКОЛАЯ, КРЕЩЁННОГО ИМЕНЕМ САВВА 2 марта 1922года в Зарайской Никольской церкви. Исповедуется раб Божий Николай шестого ноября 1965 года при посредстве иерея Илии, священника церкви Архангела Гавриила города Кызылдала)
- Я учился во второй школе Зарайска. В двадцать девятом пошел в первый. Отличником был все одиннадцать лет. За год до выпускного меняли комсорга школы. Директор Фадеев вызвал к себе троих. Меня, Кострикова и Замировича.
- Вы - три равных кандидатуры,- Фадеев сказал. - Сами решайте при мне, кто пойдёт комсоргом.
Те двое промолчали. А мне, не знаю почему, с восьмого класса хотелось масштабнее руководить. Комсоргом класса-то три года подряд выбирали. И мне нравилось, что я не такой как все. Слушались меня. Поручения всякие придумывал и раздавал. Учителя со мной, сопляком, советовались и задания сам директор давал. Относился ко мне как к маленькому начальнику.
Да… Нравилось мне, короче. Казалось так, что стану я комсоргом школы и все, кто здоровее да не дурнее меня, будут мне подчиняться. Управлять ими буду. Общественными нагрузками нагружу всех по уши. Пусть крутятся, пользу приносят, а не за девками нашими бегают. Девки, думал я, в меня будут влюбляться. Комсорг школы! Да и так я ничего себе был тогда. Высокий, морда симпатичная, отличник, спортсмен. Короче, они молчат, а я говорю директору.
- Не знаю. Все мы - парни одинаковые. Хорошие в принципе. У Кострикова только всего-то две тройки. По физике и физкультуре. А Димка Замирович кто по национальности?
- Ну, еврей, и что? Революцию почти все евреи сделали. Кроме Ленина и Сталина, - бодро доложил Димка.
- Чего шумишь? - директор погладил лысину. - Никто не против евреев. Но у тебя ещё, вроде, брат старший за хулиганство срок отбывает?
- Брат, это брат. А я - это я. Да и обойдусь я без должности комсорга. Без неё дел полно, - Замирович встал и ушел.
- Костриков, а мне говорили, что ты хорошист, - директор задумался. - Нет. С тройками ты не пример для комсомольцев. Ладно, вынесу на собрание тебя одного, Гоголев. Справишься?
- Три года управляю классом. Справляюсь. А сейчас подрос, ума немного прибавилось. Справлюсь, - сказал я.