А когда тридцать первого с семи вечера к Сухареву повалил народ - он быстро понял, что одного стола мало, а стульев вообще, считай, нет.
- Виктор, не журись! - потрепал его по причёске Цыбарев Георгий. - Я комбайн музыкальный на грузовике притащил. Машина под окном стоит. Сейчас из столовой рудоуправления стырю до завтра три-четыре стола и штук двадцать стульев. - Валера, Саня и Слава Федорченко - за мной!
Это он с собой притащил четверых парней с рудника и трёх девушек из управленческого комитета комсомола. Девушек звали Надя, Лариса и Люда.
На Ларису глаз Сухарева лёг тяжелым камнем. Гранитным надгробием с могилы очень большого человека. Что в ней было особенного? Всё! От глаз синих, глубоких как небо, до тонких пальцев пианистки, лауреата мировых конкурсов. На трёх пальцах сидели перстни с камнями. Один - хризолит, другой - бирюза. Третий - агат. И браслет она надела агатовый. Серебристое платье выше колен открывало удивительно красивые ноги, а золотой крестик на такой же цепочке пропадал в глубокой впадине на груди.
- Снегурочка?- спросил её Витя.
- Баба Яга! - засмеялась Лариса. - Ступа на лестничной клетке. И метла.
- Полетаем ночью? Выдержит двоих? - Витя смотрел ей прямо в бездну глаз.
- Тебя выдержит, хоть ты и очень большой, - серьёзно сказала Лариса и вынула крестик из пропасти. Уложила его поверх груди завидного размера, и платья, отливающего сиянием новой серебряной монеты. - Но много не пей. Не люблю летать с пьяными.
Что было на новоселье и новогоднем празднике у Сухарева, можно описать только отдельной книгой. Всех было много. И всего - не меньше. Священнослужители в мирских костюмах-тройках и красивых рубашках с импортными галстуками. Из рудоуправления Жора привёл почти роту, если переводить на язык военных, да горкомовских ребят с Гоголевым пришло десятка полтора, не меньше.
Все принесли какие-то подарки и сложили их горой в одной из спален. А Коля, освободившийся от грехов, подарил Сухареву редкие, фактически коллекционные золотые часы «Луч» Минского завода. Долго ели и пили, смеялись, танцевали и пели, травили анекдоты, а между ними вталкивали витиеватые, но оптимистические тосты и здравицы. В двенадцать открыли одновременно десять бутылок шампанского. Новый дом дрогнул, но устоял. Только некоторые, за столом сидящие, оглохли минут на десять. Что не мешало им, не слыша себя, славить новый год и новое Витино жильё.
Часам к трём ночи народ постепенно исчезал партиями и в одиночку. В четыре утра дома остались трое. Ёлка, Витя и Лариса. Кроме ёлки, которая не пила, молодые и весёлые от событий Сухарев и Лариса Латышева употребили ещё по бокалу шампанского, закинули поверх него по половине плитки шоколада, станцевали фокстрот под пластинку с саксофоном и кларнетом композитора Бише, после чего Лариса с улыбкой спросила.
- Ну, не передумал полетать с ведьмой?
- С такой Бабой-Ягой и без метлы да ступы улетишь так, что и не найдёт потом никто, - он взял её на руки и унес в спальню.
Год начался с греха. А как его встретишь, так и проведешь.
Но это - чисто авторское. Банальная мысль.
Но пусть будет хотя бы она. Потому как у девушки Ларисы, уже снявшей серебристое платье и всё остальное, да у Виктора, упавшего за неделю во второй смертный грех, не было ни одной, даже худосочной мысли до полудня первого января Нового, почти ничего хорошего не несущего Сухареву года. А вот этого, конечно, кроме Господа знать было никому не дано.
Глава девятая
В церковь Сухарев пришел с чертями в голове. Они били изнутри кулаками и копытами по всему черепу, бодали нервы мозга рожками и выдували из Витиного рта адский смрад.
— Ты как служить собираешься? — глянул на него грустно протодиакон Савелий. — Ты вонью водочной аромат ладана глушишь. Да и качает тебя. Грохнешься об иконостас — все образа святые слетят на пол. Хорошо прихожан после праздника нет, считай. А то позор же!
— Коньяк я пил ночью. Не водку. А вонь такая же. Странно, — Сухарев уже переоделся в священника и смотрелся глупо в рясе, с крестом наперстным, епитрахилью и опухшим лицом с красными глазами над всем этим священным облачением.
— Иди, отдохни сегодня,- отец Савелий кивнул на икону Богородицы.- Не гневи пресвятую Марию. Да и сына ея. Я вот тоже у тебя праздновал, а какая разница меж нами!
— Хэ! — сказал отец Илия. – Я-то грешил почти всю ночь знаешь с кем. До полудня. И пил попутно. Кто выдержит? Хорошо. Не служба мне в таком облике. Господь, может, и простит. Но пойду, действительно. В порядок тело с душой верну. Завтра с утра — я на работе. Морозову не говори только, хорошо?
— А отец Автандил послезавтра вернётся. Не скажу. Да ты сам к тому дню уже нормальный будешь. Ступай с Богом, — отец Савелий шагнул назад. Очень уж сильно несло от иерея перегаром.