Оказывается, еще до того, как ему начали давать деньги, он купил лотерейный билет и выиграл достаточную сумму. Достаточную для того, чтобы жить безбедно и писать. Но он не пошел получать эти деньги.
– Понимаешь, – объяснял он, – мне кошмары не снятся уже лет десять, а тут, как только купил билет, вдруг приснился. Да такой, что я всю ночь метался, кричал, понимал, что сплю, изо всех сил пытался проснуться и не мог. А как проснулся, уже знал, что выиграю, как знал и то, что эти деньги получать не пойду. Когда внимательно живешь, то очень хорошо знаешь, что можно, что нельзя, что позволено, а что противопоказано. Если предупреждают, а ты не слушаешься, значит, быть беде. Так что я всегда слушаюсь.
Я узнал судьбу этого билета, оказалось, что он цел и в силе, тогда я поделился с Тарасом своей печалью. Он с легкостью согласился мне билет отдать. Я потом долго размышлял о том, как много чудесного в нашей жизни и как заметно нами двигают неведомые нам силы. А мы все кричим на перекрестках, желаем заявить своеволие и мним себя, немощных, чуть ли не пупами земными.
Деньги я по лотерейному билету получил, но Азаруеву их не дал, поехал лично к Леониду. Я все еще надеялся на то, что это недоразумение, розыгрыш. Но Леонид подтвердил свою просьбу, переданную через Азаруева и при этом смотрел мне в глаза почти ласково. Тогда, не знаю, зачем, скорее всего, от смущения, я попросил Леонида написать на эту сумму расписку. Он, не спрашивая, совершенно не интересуясь тем, откуда я эти деньги достал, сел и написал расписку. Я, конечно, мог бы сказать, что знать ничего не знаю, взаймы денег не брал и отдавать не намерен. Но именно потому, что он давал мне деньги, не рассчитывая на возврат, а теперь, вдруг, попросил их обратно, и следовало ему их вернуть. Вернуть, во что бы то ни стало. Расписка была чем-то лишним, ненужным, но я как бы делил с Леонидом эту грязь, чтобы в тот момент, когда маятник его мировоззрения качнется в другую сторону, он не судил бы себя чересчур строго, не винил бы во всем себя одного. Что, по моему мнению, было бы для него просто невыносимо.
Когда я вернул Леониду деньги, то сразу не ушел. Он предложил мне куриного супа, и я как-то постеснялся отказаться. Молча съел тарелку, поблагодарил и только после этого раскланялся. На прощание Леонид сказал:
– Передай привет Тарасу, напомни, что срок уже заканчивается, – сказал Леонид, имея в виду оговоренный срок финансирования. Не он давал деньги, казалось бы, какое ему дело?
– Пусть стегает свою клячу, - продолжал Леонид, - Пегаса крылатого, погоняет одра изо всех сил. А то будет опять сторожем или кочегаром в бойлерной, где съедят не крысы, так клопы.
Как только двери лифта закрылись, и я остался один, я тотчас достал и разорвал расписку. До расписки мне нестерпимо стыдно было за Леонида, после того, как попросил ее написать, стало стыдно за себя.
Вот так я рассчитался финансово за Тамаркину оплеуху.
Глава 35 Сказки
Проводив Леонида после Тамаркиной оплеухи до метро, я вернулся домой. Тонечка пришла к этому времени с улицы, успела поесть и сидела, рисовала птицу. Тамарка вела себя так, будто ничего не произошло. Спросила, буду ли я есть сейчас или подожду, когда проснется друг. Она имела в виду Толю. Я сказал, что подожду друга и стал уговаривать Тонечку идти спать. Она капризничала, идти спать не хотела.
– Кого это ты нарисовала? – стал интересоваться я ее творчеством, не зная, как иначе к ней подступиться.
– Голубя.
– Это не голубь у тебя, а кукушка. У голубя на лапах три пальца вперед направлены, а один назад. А ты нарисовала два вперед и два назад. Так только у кукушек пальцы располагаются.
– Ну и пусть. Все равно спать не пойду.
– А ты знаешь, – стал обманывать я ее, – что в Африке живет такой злой дядька, который охотится за непослушными детьми?
– Знаю. Его зовут Бармалей.
– Нет. Бармалей – это в сказках, а этот живет на самом деле. Он проглатывает маленьких непослушных муравьишек, непослушных крохотных лошадок и таких вот девочек, как ты. Он заманивает всех, кто не слушается, в джунгли, это по-африкански лес так дремучий называется. Щекотит их там, чтобы они обессилели от смеха и проглатывает. И все эти непослушные муравьишки, лошадки, девчонки живут у него в животе. А щекотать он умеет, у него, как у тебя, длинные нестриженые ногти и хитрые глаза. У него есть пещера, в которой он живет.
– Знаю-знаю, он ест дома вместе с крышами и трубами, – включила Тонечка свое воображение.
– Точно, – поддакивал я. – А дым, который идет из труб, он выпускает через нос.
– А зачем он это делает? – вдруг поинтересовалась Тонечка.
– А… а известно, зачем. Для того, чтобы все решили, что он курит.
– А зачем ему это нужно?
– А затем, что на самом деле он никакой не дядька, а такой же непослушный ребенок, как и ты. Ребенок, который хочет казаться взрослым, повторяя за взрослыми все плохое.
Тонечка, на которую началом своего рассказа я нагнал почти что ужас, вмиг повеселела и спросила:
– А разве курить плохо?
– Конечно, плохо. Лучше б руки учились мыть у взрослых и ногти стричь. Ты видела хоть одного взрослого с грязными руками да черными ногтями?
– Видела. У дяди Стаса Синельникова грязные руки и черные ногти.
– Ну, это неудачный пример. Сосед наш, дядя Стас, тоже маленький ребенок, который только притворяется взрослым. Ты с него пример не бери.
– А ему перед сном сказку рассказывают?
– Обязательно.
– А кто?
– Жена.
– Он для этого на ней женился?
– Да. Давай, стриги ногти, мой руки и ложись спать.
Когда Тонечка уже лежала в постели, и я хотел выключить свет, она сказала:
– Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Я понял, что она без этого не заснет, и согласился слушать.
– Жили-были мама и дочка, – весело начала Тонечка. – Как-то раз мама собралась в магазин и говорит: «Не включай зеленую пластинку». И пошла в магазин. А дочка не послушалась и завела зеленую пластинку. И заиграла песня: «Бегут, бегут по стеночке зеленые глаза, и душат, душат девочку зеленые глаза». Приходит мама из магазина, а у нее нет левой руки. Говорит: «Что же ты наделала? Ладно. Я ухожу опять в магазин, смотри, не включай зеленую пластинку». Ушла в магазин, а дочка опять завела пластинку. И снова запели песню: «Бегут, бегут по стеночке зеленые глаза, и душат, душат девочку зеленые глаза». Пришла мама из магазина уже и без правой руки. Говорит дочке: «Что же ты наделала? Я сейчас опять пойду в магазин за сумкой, потому, что сумка у меня была в правой руке, и я ее вместе с рукой потеряла. А ты, смотри, не заводи зеленую пластинку». Только мама ушла, дочка опять завела зеленую пластинку. И заиграла песня.
Тонечка напевала эту песню с видимым наслаждением и каким-то недетским задором. Само собой разумеется, когда мама вернулась, то она была уже без левой ноги, про потерянную сумку, понятно, в таком состоянии мама и не вспомнила, да и в чем ей было ее нести, разве что в зубах. Как вы могли уже догадаться, она снова пожурила дочку и попрыгала в магазин на единственной правой ноге. Та, как водится, слушала песню, и мама вернулась без рук и без ног. Тут я поинтересовался, каким образом, в таком случае, мама вернулась из магазина. Но Тонечка сразу же объяснила мне, непонятливому, что по улице катилась, как колбаска, а в подъезд, по ступенькам поднялась, как гусеница. И действительно, оказывается, столько возможностей, а я ей глупые вопросы задаю. После очередного прослушивания мама вернулась домой без тела, «пришла одна голова». Я, как зануда, стал интересоваться, как это так она пришла, позвонила, открыла? Тонечка пояснила: «Чего же проще? Голова круглая, как мяч, сама и прикатилась. Подпрыгнула у двери и носом позвонила. Затем снова мама «ушла», снова мерзавка кинулась к проигрывателю с пластинкой известного цвета. И что же вернулось из магазина? Вернулись одни глаза и спросили: «Зачем ты взяла зеленую пластинку?». Тут я уже и не сомневался, что именно они каким-то образом девочку и задушат, так сказать, по песне и финал. Но я ошибся. Глаза ушли в магазин, противная девчонка повторила известную процедуру. И вот в дверь кто-то постучался. Девочка открыла дверь, а там – призрак. «У него ногти длинные, он лохматый такой. Все у него красное и волосы тоже красные, а глаза зеленые».