Однажды, спустившись для уборки в трюм, он столкнулся там с той самой крысой по кличке Пират, которой не позволил безобразничать в магазине. На этот раз Пират был занят тем, что прогрызал обшивку у борта корабля, не желая даже задумываться о том, что корабль может утонуть от нанесенного им вреда. Такое уж у Пирата было воспитание. Не нравилось ему, когда все было тихо и спокойно. Хотелось ему постоянно вредничать.
Пират почти уже прогрыз дыру, но заметил своего обидчика и, вспомнив о том, что обещал Пахому наказать его, бросился к пылесосику. Пылесосик испугался и кинулся бежать. Выбрался из трюма на палубу и остановился. «Зачем же я боюсь? Зачем убегаю? – подумал он. – Ведь я же теперь вполне исправный и могу за себя постоять. И потом, я теперь моряк, а моряки не бегают от крыс. Надо бороться, надо спасать корабль». При помощи гибкого шланга он набрал из моря воды и, как только Пират выскочил из трюма, он смыл его за борт. С тех пор пылесосик Пахом никогда Пирата не встречал.
Плавание вскоре подошло к концу и капитан пригласил Пахома к себе в гости. Пригласил не потому, что у каждого матроса был на берегу свой дом, а пылесосику идти было некуда, а просто потому, что он с ним сдружился. Когда же Пахом вошел в дом к капитану, он увидел девочку Тонечку, о которой так часто вспоминал во время плавания, и которая тоже скучала по нему. Скучала и переживала, что из-за простуды не смогла прийти тем утром в магазин.
С тех пор пылесосик живет в доме у Тонечки, убирается вместе с ней и рассказывает о том, какие города и страны повидал он во время своей морской службы.
Вот и сказке конец.
Такое замечательное произведение сочинил Калещук, и эту сказку я пересказывал Тонечке ежевечерне. Если задерживался, то ей именно эту сказку рассказывала Тамарка.
Конечно, в таком ее пристрастии к пылесосу было что-то болезненное, но я потакал всем прихотям Тонечки, включая и эту. Она просила рисовать пылесос, и я рисовал. Рисовал десятки, сотни раз и сказочного пылесосика Пахома и, если можно так выразиться, бытовой его вариант, то есть без рук, без ног, без глаз, без обаятельной улыбки. Но одними рисунками утолить эту жажду любви было, видимо, невозможно, поэтому я терпеливо относился к тому, что на пылесос надевались мои рубашки, что пылесос клался вместо мягкой игрушки в постель (с моей помощью. Разумеется, и не надолго), Тонечка могла часами не отходить от старого, уродливого технического создания, при помощи которого сначала мной, а затем Тамаркой убиралась квартира.
Передавая мне квартиру по описи, и указав при этом на пылесос, тетка, ужасная барахольщица, вдруг предложила мне пылесос выбросить, что показалось мне очень странным. А для того, чтобы я мог убираться, посоветовала взять новый, в пункте проката. Старый я выбрасывать не стал, но в прокат, по ее совету, наведался. Там мой пыл остудили, сказав, что пылесосы, равно, как и все остальное (холодильники, проигрыватели, швейные машинки) даются в прокат исключительно при наличии постоянной московской прописки.
Вернувшись в теткин дом, на время ставший моим, мне ничего не оставалось, как взяться за починку старого пылесоса, который тетка приказала выбросить. Подобно доброму капитану из сказки, я вернул его к нормальной, трудовой жизни. Оказалось, что неисправен был сам провод, через который пылесос получал электрическое питание из розетки.
Глава 36 Страсти
Тарас закончил пьесу и принес ее мне. Да и к кому, кроме меня, он мог с ней прийти? Леонид занимался «делами», Толя все последнее время над Тарасом издевался, подсмеивался, говорил: «Подгоняй своего Пегаса, а то эта кляча тебя не вывезет». Сколько раз прямо в глаза говорил: «Не напишешь ты пьесу никогда, ни хорошую, ни плохую, ни большую, ни маленькую. Ты в полном отстое».
Я так подробно о Толе к тому, что он на Тараса не на шутку обиделся. Обиделся именно из-за того, что тот пьесу принес мне, а не ему. Он почему-то был совершенно уверен в том, что Калещук, если что-то стоящее и сделает, то с этим чем-то стоящим прибежит именно к нему. И это после всех издевательств, неверия и насмешек. После обещания и недавания денег и всего того, что этому сопутствовало, как-то «худсоветы» и прочее, после «погоняй Пегаса» и «ничего не напишешь».
Мне принес Тарас пьесу и правильно сделал. Я пьесу прочитал и первый сказал ему, что он гений и что пьеса его гениальна.
Находясь в восторге от прочитанного, я побежал к Фелицате Трифоновне, но та не стала меня даже и слушать, не стала пьесу читать. Она считала, что я перво-наперво должен был предложить пьесу ее сыну (Леонид, напомню, театром уже не занимался) и только лишь в том случае, если он от нее откажется, браться за нее самому. Только после отказа ее сына от пьесы, я имел право бить челом перед царицей Красулей, выпрашивая милости. Под милостью понимайте площадку и актеров для постановки.
– Ишь, набрался наглости, приперся! – кричала она на меня.
Когда же я пошел к Скорому и тот дал актеров, предоставил площадку и разрешил ставить, она точно таким же дурным голосом, как сказали бы в Одессе, кричала совершенно в обратную сторону.
– Ты что, у меня не мог ставить?
– Так вы ж меня в шею!
– Так тебе и надо. И правильно! Ну, и что, что в шею? Ты что барышня кисейная, голоса боишься? Ты же учишься на режиссера, а настоящего режиссера если выталкивают в дверь, то он лезет в окно. Характер нужно было проявить, но своего добиться.
Я с ней не спорил, давно не спорил. В ее глазах я всегда был виноват, как впрочем, и все окружающие.
Скорый дал площадку, дал самых хороших актеров. Сначала, правда, так же слегка повыпендривался. Когда я пришел к нему с пьесой, сказав, что желаю ее ставить, он и в руки ее брать не хотел. Собственно, открою тайну, я и не надеялся на то, чтобы ставить в его театре. Я ему, как своему наставнику, пьесу принес похвастаться, посоветоваться.
– В театре существует завлит, который обязан искать новые пьесы, – заговорил он, – оснащать театр новыми пьесами. Но эта рыжая баба этим не занимается. Все тащат пьесы мне. Зачем мне такой завлит? На кой черт она мне нужна?
– Не знаю, – ответил я, хотя знал прекрасно, что у него с ней роман.
Конечно, Скорый, как только пьесу прочитал, понял, что в руках у него шедевр, та самая пьеса, о которой давно уже грезит вся театральная общественность. И тогда уже, подозреваю, в голове у него промелькнула мысль эту пьесу украсть у меня и поставить ее самому. Но на то он и был режиссером умудренным и опытным, чтобы этого сразу не сделать. Во-первых, и передо мной все же было б неудобно, но не это главное. Пьеса новая, смелая, как отнесутся к такой новизне? К такому материалу? А что, если по шапке? Только что театр делили, полцарства потерял, а тут, вдруг вторая осечка. Нет, он хоть и Скорый, но торопиться не стал. Справедливо рассудил, что пьеса от него и так никуда не денется, но лучше, чтобы постоянно пребывала в зоне его видимости, у него под крылом, под его опекой.
Он дал мне ведущих актеров, все цеха заставил трудиться на постановку, разрешил работать с теми актерами, которые числились в труппе, отошедшей под начало Фелицаты Трифоновны, как-то Кобяк, Елкин и так далее. Голова моя закружилась. Я работал с кумирами моего детства.
Первое время работалось легко. Репетиции были одна веселей другой. Я был доволен актерами, они были довольны мной, горизонт был чист, солнце стояло в зените.
Толя Коптев в это же самое время был ассистентом в постановке Скорого. То есть считалось, что эта ассистентура будет ему зачислена как диплом. Представьте его настроение, ведь репетировали в одном здании.
У Леонида ко мне проявился нешуточный интерес, все звал меня к себе, подхваливал. Глаза горели нескрываемой завистью. Толя присутствовал при наших встречах, угрюмо молчал, Леонид его, как мог, утешал, не шел на конфликт, как прежде. Уверял, что ничего позорного нет в том, что Толя ассистент и за это получит диплом. Клялся, что в прежние времена это была общепринятая практика и мастер всех своих учеников проводил через ассистентуру, постепенно погружая молодого режиссера в этот террариум, которым является театр. А меня при этом серьезно предупреждал, чтобы я не поворачивался к актерам спиной и держал с ними ушки востро. И вообще был бы в данный момент осторожен, так как вслед за большим везением и большой радостью неизбежно приходит прямопротивоположное. И как сглазил.