Сразу же, как только я выздоровел, они посадили меня в Волгу ГАЗ-21 и повезли в баню. Четвертым с нами ехал Керя Халуганов. Приехав, мы разделись, но не догола, а до плавок, что мне показалось странным, и когда вошли в зал, то попали в сказку. В сказку Шахерезады из книги «Тысяча и одна ночь». Начать с того, что этот зал, все это огромное помещение, в котором находились лавки, тазики, краны с горячей и холодной водой, душевые кабины, бассейн с проточной ледяной – все это огромное помещение было в сплошном тумане. И мы, погружаясь в эту белую массу, как монеты, брошенные в чашку со сметаной, тихонько, медленно, гуськом идем в парилку. Пахнет березовым веничком, запаренным в кипятке. Туман густой, под ногами скользкая кафельная плитка. Все, как во сне, ощущение такое, что шагаем на месте, а предметы, попадающиеся на глаза, сами по себе выплывают из тумана.
Вдруг до моего слуха донеслось райское пение, пели несколько голосов, женских голосов, пели тихо, но голоса были настолько чистые, что сравнить могу только с ангельскими. В тумане я уже различать стал тела. О, боже правый! Это были женщины. Повсюду ходили молодые, красивые, совершенно голые девицы и, не обращая никакого внимания на нас, тихо пели. Одним словом, вели себя так, как должно быть, ведут себя люди в мирах Горних, о которых сказано, что не будет там плотского хотения, а будут отношения чистые, духовные.
Песни пелись русские, старинные, мне совершенно неизвестные, и очень уж складно у них все это выходило. Не предупредили меня об этом походе ни Леонид, ни Савелий Трифонович, ни Керя. Сделали сюрприз. Я терялся, нервничал, не знал, как себя вести в подобном окружении. Женщины же оставались невозмутимы. И товарищи вели себя вполне естественно, словно знали то, чего я не знал (я же не знал, что они все это сами и устроили). Леонид, к примеру, походя, поцеловал одну в шею, Савелий Трифонович по-отечески погладил другую по спине. Перед моими глазами творилось что-то немыслимое, невообразимое. Как только вошли в парилку, так там нам сразу уступили место, подвинулись. Поддали парку. Да так поддали, что я с непривычки чуть было не выскочил вон.
– А ты присядь, – учил Савелий Трифонович, – полегче станет.
Я присел и действительно, волна жара осталась где-то там над головой и стало полегче.
Савелий Трифонович и Леонид по ступенькам поднялись на верхнюю площадку и одну из лежащих на полке барышень даже попотчевали веничком, подобранным здесь же. После чего у нее на заднем месте остался прилипший березовый лист. Я на нее смотрел больше, чем на других, раздумывая, указать ей на этот листочек или не стоит. Она мое внимание заметила и, выходя из парилки, приветливо улыбнулась.
Вдоволь напарившись и намывшись, мы вышли в тот зал, где оставили вещи. Там уже стоял накрытый стол. Какой-то угодливый старик в махровом халате дал нам простыни и тотчас исчез. И мы стояли в простынях, как патриции, а вокруг нас были молодые красивые женщины, какие в простынях, какие еще совершенно голые, а были и такие, что успели одеться. Рекою полилось вино, со стола покатились яблоки, мы пили водку и закусывали всяческой снедью. Девушки пели песни.
Оказалось, что все эти женщины из ансамбля песни и пляски. Они приехали с концертами в Москву, а им устроили такую вот баню. Не подумайте о них плохо. В них совершенно не было распутства, это были молодые красивые женщины, которым, конечно, нельзя было отказать в веселости. Они много пили и не пьянели, и одну за другой пели для нас и для себя свои замечательные песни.
Жили они в гостинице на ВДНХ, и после бани мы отправились к ним в гости. Не знаю, как теперь, но тогда в гостиницах было очень строго. После двадцати трех часов – никаких посетителей, никакого шума, никаких гуляний, шатаний и прочее. Там же у них творилось что-то невообразимое. Опять водка лилась рекой, опять красавицы смеялись и пели. Я напился до того, что когда направился в туалет, шел и видел, как кидало меня от стены к стене. Та самая девушка, с приклеившимся березовым листиком, звали ее Клава, взялась меня опекать. Она последовала за мной и вошла вместе со мной в мужской туалет. Она совершенно не смущалась тем, что там находились лица противоположного пола. К тому же, с одного из этих самых лиц, пользовавшегося писсуаром, свалились брюки и трусы, то есть совершенно, как у того самого писающего мальчика в Брюсселе. Глядя на него, могло сложиться мнение, что оголился он нарочно, для демонстрации своих прелестей, на деле же был просто страшно пьян и совершенно себя не контролировал.
День приключений, как начался для меня при входе в баню, так все и не прекращался, хотя было далеко уже за полночь. Глядя на то, как мужчина судорожно старался поднять и натянуть на себя свои свалившиеся штаны, я подумал: «А зачем я пришел в туалет? Зачем она за мной увязалась?». И тут же вспомнил, зачем. Дело в том, что после очередного возлияния мне сделалось плохо, меня стало мутить, и я с намерением освободить желудок от всей той гадости, которой его наполнил, направился в конец коридора.
Клавдия, похоже, это поняла, поэтому и направилась за мной следом. Она мне очень помогла. Она принялась меня поддерживать еще задолго до того, как начались первые позывы к рвоте. Надо признать, что не будь ее со мной, я, возможно, потеряв остаток сил, там же и уснул бы, прямо у унитаза, на кафельном полу. Но она не дала всему этому случиться. Она, как маленькому, умыла мне лицо своей рукой, смочила волосы, растерла виски и препроводила к себе в номер. Там, раздев до трусов, уложила в свою постель, и сама легла рядом. Я был измучен и изломан всем этим «праздником», всеми событиями этого дня, так что об объятиях и прочем не могло быть и речи. Я просто тихо и мирно уснул.
Но Содом на этом не кончился. Проснувшись, мы поехали к Леониду, причем, именно за тем, на что ночью у меня не хватило ни времени, ни сил. Клава поехала в гости с двумя подругами; с одной сдружился Леонид, а с другой Керя. Савелий Трифонович остался спать в гостинице.
Часа четыре я провел с Клавой наедине, но так ничего у нас с ней и не вышло.
– Это ты виноват, – заявила она, одеваясь, – из-за тебя у нас ничего не получилось.
Мы их проводили, дали денег на такси. Вечером у них было выступление. А сами сидели и делились впечатлениями. Керя, смеясь, рассказывал, какой он молодец. Леонид повествовал тоже что-то свое, и тут я, не выдержав, выложил все, как на духу. Ну, то есть, что ничего не получилось, и что девушка уехала, расстроенная. Обиднее всего то, что была она хорошо сложена, и, пожалуй, из трех подруг самая красивая. И при всем при этом, я прикасался к ней с отвращением и никак не мог себя пересилить, чтобы изменить настрой. Не было к ней совершенно никакого влечения, даже наоборот. И вот тут во мне столкнулись очень противоречивые чувства. Вроде молод, здоров и все мысли, все сны только об этом, а ничего не выходит, не получается, натура восстает, саботирует намерения хозяина.
– Что такое? Почему? Уж не к врачу ли сходить? – вопрошал я у товарищей.
– У тебя здоровая организация и блокирующие центры работают, как следует, – утешал Леонид. – Человек – не скотина, он не должен совокупляться с любой попавшейся ему под руку, особью противоположного пола. А на нас с Керей не смотри, у нас предохранители сгорели, мы безотказники. Безотказники в самом худшем понимании этого слова. Это не тебе, а нам к врачу надо.
Я, с одной стороны, соглашался с Леонидом, понимая, что, скорее всего, он действительно прав. «Как это так, не познакомившись толком, не поговорив, без взаимной симпатии, без чувств, ложиться в кровать и надеяться лишь на то, что природа возьмет свое? Нет. Именно природа и не должна допускать человека до скотства, то есть, должны включаться, как правильно заметил Леонид, блокировочные центры». Так я себя успокаивал, но до конца успокоиться, конечно, не мог. Кто-то, находящийся внутри меня, шептал совершенно другое: «Все это пустые слова, оправдания для импотента. А друзья твои молодцы, они, в отличие от тебя, настоящий мужчины, а ты зря только брюки носишь». И голос этот звучал все громче, все убедительнее, и напрочь заглушал того, первого, со всеми его логическими выкладками, делая мое земное существование просто невыносимым.