Дело дошло до того, что я решился на вторую попытку. Леонид, по моей просьбе, позвонил в гостиницу и позвал Клавдию к нам в гости, а точнее, ко мне.
Пока она ехала, Халуганов, как играющий тренер, готовил меня к предстоящей встрече, обучая всевозможным хитростям:
– Ты, давай, смешай сметану с пивом, и все это выпей. Сырых яиц побольше проглоти. А я, тем временем, сооружу тебе бутербродец и чайку забодяжу.
Бутерброд он соорудил такой: хлеб, толстенный кусок колбасы, кусок сыра, опять колбаса немыслимой толщины и кусок хлеба. К бутерброду он сделал крепкий чай, очень сладкий. На небольшую кружку бросил ложек восемь сахарного песка. И тут же, для настроения, рассказал анекдот: «Спрашивает официант у посетителя ресторана, заказавшего чай, – сколько кусков сахара положить в стакан. Тот отвечает: положите десять, но только не размешивайте, я не люблю сладкий».
Пока я жевал бутерброд, запивая его чаем (по своему вкусу и составу более напоминавшего сироп), Кирилл продолжал инструктаж:
– Здесь даже не жрачка главное, а внутренний настрой. Ты должен психологически подготовить себя. Ты должен себе сказать: «Я сильнее ее. Я – мужик. Я ее, сучку, уделаю, как Бог черепаху. Она будет подо мной визжать и плакать».
Прозвенел звонок в дверь, как гонг рефери, вызывающий спортсменов на ринг. Мои тренеры, захватив с собой из холодильника пиво, спрятались в большой комнате и стали смотреть телевизор, а я пошел открывать Клаве дверь. Она пришла веселая, жизнерадостная, о Леониде и Кирилле даже не спросила, знала, для чего приехала, и сама с готовностью проследовала в знакомую ей комнату.
Сто раз скажу и сто раз повторю, что эта девушка не была развратницей, не была распутницей, доступной каждому встречному-поперечному. Нет, ни в коем случае. И, сложись обстоятельства нашего знакомства иначе, она, возможно, и не посмотрела бы на меня, и не подпустила бы к себе никогда. А если бы и подпустила, то пришлось бы дарить подарки, ухаживать целый месяц, а то и год, пока дошло бы до постели. Просто так получилось, что мы, как два курортника, сошлись, Мне очень не хотелось бы, чтобы о ней плохо думали.
Произошло у нас с ней все очень быстро. И, как только случилось, я сразу же почувствовал, что не могу долее ни секунды находиться с ней радом. Вскочил и злой, как черт, стал одеваться.
– По телевизору хорошее кино, – солгал я, чтобы как-то оправдать свои действия, – не хочу пропустить.
Нехотя поднялась и Клава, сходила в ванную, а после ванной пришла к нам в большую комнату, где сидел и Леонид, и Керя, села рядом со мной, уже как законная жена и «уткнулась» в телевизор. Стала вести неспешную беседу с Леонидом и Керей, судя по всему, намереваясь пробыть в нашей компании еще долго. Тут я уже не выдержал и крикнул на нее:
– Да ты уйдешь, наконец, или тебя надо выгнать взашей!
Она смотрела на меня, раскрыв рот и не понимала, что со мной. Никто не понимал. И я сам, более, нежели кто-либо другой, был не в состоянии понять, определить, дать отчет своей злобе.
Леонид проводил Клаву до лифта, говорил ей слова утешения. Когда же она выходила из квартиры, то остановилась на мгновение, занеся ногу над самым порогом и на прощание буркнула:
– Какой же ты, Димка, грубый.
Сказала «грубый», понимай: «плохой», а свой адрес, через Леонида, все же не преминула оставить. Я разорвал его на клочки и тотчас выбросил.
Леонид меня утешал, говорил правильные слова, от которых мне было не легче. Скажу лишь в дополнение, что эта вторая встреча с Клавой надолго мне отбила охоту встречаться с девушками в постели и просто воспринимать их как предмет обожания.
Эта вторая встреча, а точнее, послевкусие, заставило меня по-новому взглянуть на ту жизнь, которую я вел, и принудила сделать кое-какие действенные шаги к ее изменению.
Глава 13 Студия в средней школе
1
После случившегося, а жил я у Леонида, мне стало казаться, что меня еле терпят в этом доме. И все мало-мальские скандалы, а то и ругань, что бывало не редко, – все это из-за меня. Я судорожно принялся искать себе жилье на стороне. Съездил в строительное свое общежитие, там мне в койко-месте чистосердечно отказали.
Не знаю, что на меня нашло, что подвигло к этому, но я взял у коменданта справочник по городу, открыл раздел «Школы» и принялся названивать во все подряд, предлагая себя в дворники. По совместительству, на общественных началах, обещал вести в школе драматический кружок, поскольку в ГИТИСе учусь на режиссера. В шести школах не заинтересовались моим предложением нисколько, просто сказали «не надо», а вот в седьмой по счету проявили интерес.
Трубку подняла женщина с низким административным голосом, впрочем, не лишенным обаяния. Это была директор школы Лидия Васильевна Жаброва. Она выслушала меня и сказала: «Очень хорошо, приезжайте». Дала адрес и подсказала, как удобнее добраться. Я приехал, обстоятельно с ней побеседовал, осмотрел дворницкую и уже вечером того же дня перебрался туда с вещами.
Леонид воспринял мое переселение спокойно, он понимал, что мне необходимо пожить одному, а, узнав про драмкружок, даже похвалил.
По договоренности с директором, костяк моего драмкружка должен был состоять из учеников восьмого класса «А». Это был совершенно неуправляемый коллектив, классного руководителя у них не было, и директор не знала, что с ребятами делать.
Никаких иллюзий на мой счет она не питала, больших надежд не возлагала; предложила попробовать, я согласился.
Мы пришли с ней вместе в класс, и я сказал те простые слова, какие в таких случаях говорятся. Все загалдели, заупрямились, никто о драмкружке и слышать не хотел. Тогда я предложил им демонстрацию театра «здесь и сейчас». Выбрал самую красивую, самую эффектную девчонку, вышел с ней на минутку, научил ее театральной оплеухе, а когда мы вернулись, я наотмашь шарахнул ее по щеке.
Учительница, до этого криво улыбавшаяся, глядя на меня, чуть было не упала в обморок. Лидия Васильевна вскрикнула. Весь класс затих и смотрел на меня завороженно, как на волшебника. Все слышали звук удара, все видели, как дернулась ее голова, но при этом сама Тамара (так звали девчонку) улыбалась, а значит, никакого вреда я ей не нанес. Ну, как? Как это так могло быть? – вот что читалось в их восторженно-любопытных взорах. Этим я их и купил. Сказал, что все ответы на их вопросы будут в драмкружке. И пришел, записался весь класс.
Восьмой «А» при моей творческой опеке, творческом окормлении, из самого разнузданного, самого неуправляемого, превратился в самый примерный. Я был для них и учителем по сценическому движению, и учителем по сценической речи, и учителем танцев, и учителем по актерскому мастерству и, обобщая, скажу, был учителем жизни. И они мне верили, они меня слушались, они меня любили, и я их любил.
Осенью мы сделали больше сотни кормушек для птиц, разнесли и развесили на деревьях, во всей округе. Перекопали под зиму фруктовый школьный сад. А когда подморозило, всем драмкружком ходили на каток. Зимой катались с горки, играли на ней в «царя горы». Все хватались друг за друга и катились вниз, а Тамара, перехитрив всех, взобралась по другой стороне, и стояла на вершине, как царица, руки уперев в бока, прямую ножку выставив в сторону и поставив ее на каблучок, нос задрав вместе с головой к небу. Я ее похвалил за артистизм.
– Вот, учитесь, – говорил я. – Сказала Тамара «Я – царица». И мы верим ей. А почему? Потому, что она сама в это верит. Ну, посмотрите, разве не царица?
Все застыли, замерли у подножия, глядя на нее снизу вверх.
Чтобы взбодрить ребят и вернуть их в игру, я с криком «А, ну-ка, на абордаж», первым рванулся вперед и стал изо всех сил карабкаться на гору. Но за мной почему-то никто не последовал, и Тамара не стала меня толкать, а наоборот, на самом скользком, на самом трудном участке подала руку помощи, и я стоял вместе с ней на горе, ощущая неловкость. В царя горы после этого играть перестали, стали кататься на санках. Особенно запомнился тот спуск, когда, сев с Тамарой на одни сани и подскочив при спуске на маленьком искусственном трамплине, упали с ней в снег. Упали и какое-то время лежали рядом друг с другом, смотрели на звезды и смеялись.
В школе на Новый год силами драмкружка мы сделали превосходную «Елку». Я был Дедом Морозом, Тамара – Снегурочкой. Было настоящее представление, шарады, игры. «Елочка, зажгись!» – громче всех кричала Лидия Васильевна, которая и сама, вспомнив молодость, нарядилась в снеговика.