– А где учат на астронома?
– В университете, на факультете физики готовят в том числе и астрономов. Это единственное место.
– А по окончании курса колпак со звездами выдадут?
– Зря иронизируете. Колпак, как выяснилось, очень полезная вещь.
Я проводил Саню до самого подъезда. Он жил у Бориса Пепельного, родного брата Матвея.
Возвращаясь в общежитие, я поймал себя на мысли, что не могу отделаться от непонятного ощущения, которое было связано не с Саней, а с недавней перепалкой Леонида с дядей. Савелий Трифонович убеждал племянника:
– В годы моей юности все было иначе. И, если бы тогда мне кто-то сказал, что допустим, твой друг Дмитрий женится лишь только для того, чтобы уклониться от распределения во Владивосток, чтобы зацепиться за Москву, не поверил бы. Конечно, все это было и тогда, тем паче, что вопрос квартирный, вопрос прописки стоял острее. Но цинизм не был нормой. Скрывались, стыдились, а теперь и не скрываются, и не стыдятся. Теперь, если кто-нибудь, не имеющий московской прописки женится на москвичке, всем очевидно, что это не брак, а фикция, и ни о какой там любви не может идти и речи. Конечно, встречаются исключения из этого правила, но вы живете другими нормами морали и права. Нормами пошлыми, если не сказать, подлыми.
Я принял эти его рассуждения на свой счет. Ведь это же я, не имея московской прописки, собирался жениться на Саломее.
5
Я звонил Саломее и все не заставал ее дома, такого раньше не бывало. Я нервничал, переживал, терял живую связь с ней, отчего подчас говорил в телефонную трубку настоящие глупости. Мне говорят: «Ее нет», а я в ответ: «Хорошо». Положу трубку и думаю: «Что сказал? Чего уж тут хорошего?». И так бывало не раз, и сколько не старался себя контролировать, постоянно какая-нибудь глупость да сорвется с языка. А то заладил, как попка-дурак, все одно и то же: «Нет ее? Очень хорошо». То есть уже и сам спрашиваю и сам себе отвечаю, что ее нет, и сам себя утешаю. И тут же над собой иронизирую: «Да уж, куда лучше-то». Один раз, услышав знакомое: «Ее нет», я ответил: «Ничего страшного». А на самом деле мне было не по себе. «Занятия занятиями, – рассуждал я, – учеба учебой, но надо же и о товарищах не забывать, тем более о таком, которого называла любимым».
Так получилось, что мы с ней встретились, специально не сговариваясь. Случилось это так. Шел дождь, я шел к станции метро. Смотрел под ноги, чтобы не наступить в лужу и вдруг, словно что-то почувствовав, поднимаю голову и вижу знакомую фигуру. Саломея шла без зонта, без головного убора, в плаще без капюшона. Шла почти что вровень со мной, мокла, прыгала через лужи, меня не замечая и не чувствуя.
– Идите, девушка, ко мне под зонт, – окликнул ее я.
Она остановилась, сделала какой-то жест рукой, означающий то, что она глазам своим не верит и нырнула под укрытие.
– Что ты в такую погоду и без зонта? – спрашивал я на ходу. – Промокнешь, заболеешь. А потом не будешь знать, отчего зубы болят.
(Она как-то отговорилась от встречи, мотивируя это тем, что зубы болят).
– Они и сейчас болят. Не могу с тобой говорить.
– Может, в зубе дупло, надо просто залечить?
– Нет, на вид все зубы хорошие. А болят, вся челюсть болит, тянет аж до самого уха. Ходила к врачу, рентген делали, никто ничего сказать не может. А без зонта потому, что так получилось, у подруги ночевала. А вчера небо было ясное. Не предполагала, что под дождь попаду.
– Надо было у подруги зонт попросить, – поучал ее я, не желая замечать того, что она не в настроении и разговор ей этот не нравится.
– Ну, не будь занудой, – зло сказала она. – Ты же не дядя Мотя. Что поделаешь, раз так вышло.
Мы прошли через турникет и, спустившись, оказались на перроне.
– Ты в институт, до Арбатской? – спросила она.
– Да.
– Понятненько.
Две остановки мы ехали молча, она отводила в сторону глаза и я почему-то боялся поинтересоваться, куда она едет. Предложил ей свой зонт, она отказалась. Я не настаивал.
Весь вагон, в противоположность нам, был набит веселыми людьми. Если совсем быть точным, то пожилыми веселыми людьми. Все они были нарядно одеты и слегка подвыпившие. Из разговоров стало ясно, что с утра уже отметили круглую годовщину своего предприятия. Никого не стесняясь, находясь как бы в своем праве, они в полный голос пели песни послевоенных лет. Подростки-хулиганье были до ужаса напуганы, так как ситуация была уж очень нестандартная. Обычно они являлись нарушителями дисциплины, а тут это делали те, кто их постоянно одергивал. Похоже, известие об атомной бомбардировке не напугало бы их так, как подобное поведение взрослых солидных пожилых людей.
В битком набитом вагоне человек семьдесят в полный голос пели:
«Мне теперь все равно, я тебя не ревную,
Мне теперь все равно, что ты любишь другую».
Через неделю, в такой же дождливый день я снова столкнулся с Саломеей в метро. Она была с зонтом, который держала на небольшом отдалении от себя, чтобы капли, стекавшие с зонта, не попадали на плащ и сапожки. Рядом с ней было свободное место. Она, как и в прошлый раз, была вся в своих девичьих мыслях и совершенно меня не замечала. Хотя стоял я от нее на расстоянии вытянутой руки.
– Рядом с вами можно присесть? – поинтересовался я притворно чужим голосом.
– Да. Пожалуйста… Ой, это ты! Садись.
– Мы теперь встречаемся только в дождь и только в метро, – посетовал я.
– Что поделаешь. Учеба, занятия…Голова от всех этих ученостей болит. Да-а…
Разговор не клеился, где-то с минуту провели в гнетущей тишине, затем посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Погляди, как на тебя индусы смотрят, – сказал я только для того, чтобы после смеха опять не впасть в молчание
– Да-а, – согласилась она.
Индусы, сидевшие напротив, действительно, как уставились на нее, так глаз и не сводили. Я чувствовал, что что-то не так, что между нами вырастает стена отчуждения. Преодолевая стыд и неловкость, я спросил:
– Может, я чем-нибудь тебя обидел? Если так, то прости. Если ты считаешь себя в чем-то передо мной виноватой, то я тебя заранее прощаю.
– Да нет, что ты. Все нормально, – сказала она прохладным тоном.
Но на холодность тона я тогда внимания не обратил. Я уцепился за слова. Если говорит «Все нормально», значит, так и есть. «Ну, нельзя же, в самом деле, быть таким мнительным, – ругал себя я, – могут же у девушки быть свои дела».
Понимая причины, побудившие меня задавать подобные вопросы, она, помолчав, сказала:
– Вот, устроился бы дворником к нам во двор, мог бы постоянно меня контролировать, а я бы могла тебя каждый день в окно наблюдать. Да и квартиру служебную дали бы.
«Неужели, – думаю, – и она считает, что мне главнее всего прописка и квартира?». И эти ее слова задели меня очень сильно. А, главное, я открыто не мог с ней говорить о своей любви, и это было тяжелее всего.
6
Я звонил, продолжал звонить. Саломеи по-прежнему не бывало дома. Леонид так же был занят, если и заставал его дома, то говорили по телефону недолго. Как правило, был всегда с прекрасной дамой. «Звони поздно-поздно, я с «зулейкой». Поздно-поздно я не звонил. Хоть за него душа перестала болеть, после Крыма он постоянно проводил время с Бландиной и, по-моему, дело шло к свадьбе.
Только подумал я о Бландине, и в ту же ночь мне приснился сон. В этом сне я с Бландиной оказался в постели, развратничал, как только мог. И сон был какой-то особенный, все ощущения, все мысли, все, как в жизни. Даже во сне, понимая, что совершилось непоправимое, я горевал и вопрошал у Бландины: «Что же мы Лехе-то скажем?». И она, будучи совершенно невозмутимой, со знанием дела меня поучала: «Будем все отрицать. В самой постели он нас никогда не застанет, а в остальных случаях всегда можно оправдаться».
Сон был очень яркий, подробный. Проснувшись, я долгое время находился в уверенности, что это все произошло наяву. Странное состояние. И знаю, что сон, но в то же время не могу отнестись к случившемуся, как к тому, что это приснилось. Я ощущал себя мерзавцем, подлецом, я не знал, как буду смотреть Леониду в глаза. И не знал, как от этих гадостных ощущений отделаться. Рассказать о том, что снилось Леониду накануне его свадьбы с Бландиной я не мог, хотя, казалось бы, между нами и не существовало тайн и запретных тем. Вот только по одному этому можете судить, насколько потряс меня этот сон. А рассказать, очиститься, покаяться хотелось. Мне бы в церковь сходить, в Храм, но я тогда еще от этого был далек. И я решил рассказать о своем сне Толе.