– Это же афера, уголовное преступление. Неужели ты этого не понимаешь?
Я стал ее отговаривать от подобного занятия, проговорил с ней более часа. Все это время к ней в руки прохожие клали деньги.
Узнав о том, что она умеет работать на швейной машине, я ей предложил возможность зарабатывать легально. Шить чехлы для диванов и кресел на фабрике Чурхенова. Она согласилась. На следующий день мы шли с ней устраиваться на работу.
Ночью прошел сильный дождь, повсюду были лужи, мы пробирались по узким сухим тропинкам, оставшимся на неровном асфальте. Тамарка баловалась, ходила по краям луж, где-то шла прямо по луже, меряя глубину. Ботинки на толстой подошве ей это дурачество позволяли. Доходило до того, что топала по луже ногой, с целью забрызгать меня. При этом, один раз поскользнувшись и потеряв равновесие, чуть не упала в лужу сама. Я вовремя ее поддержал.
– Что ты балуешься? – выйдя наконец из себя, сказал я.
– Не знаю, наверное с детством еще не рассталась.
– Да ты и есть настоящий ребенок.
– Зачем тогда на работу тащишь? По нашему законодательству эксплуатация детского труда запрещена.
Тамарка перешла в разговоре со мной на «ты», и я ей на это не сделал замечание, не знал, как реагировать.
– Смеешься?
– Ну, правда. Дал бы ребенку порезвиться.
– Сколько же тебе резвиться? Кобыле восемнадцать лет, стоит в метро, подаяние просит.
– Не кобыле, а жеребеночку, – поправила Тамарка, забираясь в очередную лужу.
Вел я Тамарку к другу Калещука, Тагиру Чурхенову. Его фабрика, выпускавшая мягкую мебель, размещалась в здании учебно-производственного комбината. А точнее, в здании школы, в которой учащиеся десятых классов со всего микрорайона приобретали себе рабочие специальности. Девочек учили шить на электрических машинах, овладевали специальностью швея-мотористка широкого профиля, мальчиков обучали вождению на грузовиках. По мнению организаторов всей этой практики, приобретенные учениками трудовые навыки (занятия по понедельникам, раз в неделю) позволили бы им не умереть с голода в первые дни сразу же по окончании школы.
Директор УПК, человек деловой, следуя в русле радикальных изменений в стране и так называемых новых веяний, сразу же несколько пустующих аудиторий отдал в аренду различным коммерческим фирмам. При этом находящиеся в комбинате производственные мощности, как-то – швейные машины и грузовики, использовались для нужд этих самых коммерческих структур.
На одной из этих швейных машин должна была трудиться Тамарка. Шить чехлы для диванов и кресел.
Мы уже подходили с ней к зданию УПК, к самому подъезду, когда нас на медленной скорости обогнала машина, и из нее вышел Тагир. Я тут же вытянулся в струнку, застегнул на рубашке верхнюю пуговку и приложив правую руку к картузу, как бы отдавая честь, стал рапортовать:
– Товарищ майор, за время вашего отсутствия…
– Вольно, вольно, – сказал Чурхенов, подыгрывая. Он, улыбаясь, пожал мне руку и увлек с собой.
Только поднимаясь по лестнице на второй этаж, я обнаружил, что Тамарки рядом со мной нет. Я выбежал на улицу, она стояла у дверей подъезда. Вся пунцовая, переминалась с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Она весь этот розыгрыш приняла за чистую монету, решила, что я ее нарочно заманил с целью передачи в органы опеки или в руки правоохранительных органов. Она находилась в оцепенении и ни одному моему слову не хотела верить.
– Ну, что ты? Я же артист. Я из Одессы, здрасте, – успокаивал я ее. – Что ты так перепугалась? Это шутка, не бойся, пойдем.
Она все еще до конца не верила мне, но все же пошла. Сначала мы зашли в то помещение, где рабочие собирали мебель. Там во всю уже кипела работа. Стучали молотки, визжали пилы, невыносимо пахло едким клеем. Тагир в специально отведенном уголке доставал из сейфа какие-то бумаги, разговаривал с бухгалтером.
– Сейчас пойдем, подождите, – предупредительно сказал он нам.
– Мы тебя на лестнице ждем, – крикнул я, выталкивая Тамарку в двери.
Признаюсь, у меня от запаха лака, красок, клея всегда начинало болеть сердце. Я долго не могу находиться в таких помещениях.
Вскоре Чурхенов освободился и повел нас к швейным машинам. Осмотрели Тамаркино рабочее место, договорились об условиях работы и заработной платы. После чего Тамарка осталась трудиться, а я поехал по своим делам.
Утром следующего дня позвонил мне Тагир:
– Ну, и где твоя красавица? – спросил он.
– А что?
– Да на работу не вышла.
Я поехал на Арбатскую и нашел ее там, со знакомой картонкой, сообщающей о смерти матери. Тамарка сказала, что работать не смогла из-за ворса, беспрестанно летящего в глаза от тканей, идущих на чехлы.
– Перед сном пришлось глаза чаем промывать, – пожаловалась она интимным шепотом.
Мое сердце дрогнуло. «Действительно, – подумал я, – как это так, молодой девчонке и без глаз остаться. А глаза у нее красивые, вторых таких на всем белом свете не сыскать». Я стал подумывать о новом рабочем месте для нее, не на милостыню же жить. Слова о ворсе, летящем в глаза, передал Чурхенову.
– Она просто не привыкла работать, – огрызнулся он. – Да и такого материала, о котором она говорит, у нас нет.
Через день я поймал Тамарку на прежнем месте, и снова заговорил о работе. Она призналась, что солгала мне и открыла настоящую причину, состоящую в том, что ее при раскройке материала принялись щипать за филейные места. А мне не сообщила об этом сразу лишь только потому, что там работают мои друзья, и она не хотела нас ссорить. «Там обстановка совершенно невозможная для нормального труда, атмосфера всеобщего приставания».
Тамарка, действительно, была соблазнительна и говорила на этот раз весьма убедительно. Я ей поверил, поехал к Чурхенову и чуть было не устроил там скандал. Дескать, договорились, что дадут девчонке работу, а сами с грязными лапами. Но Тагир, в ответ на мои нападки спокойно объяснил, что коллектив там женский и щупать ее было некому.
В очередной раз я говорил с Тамаркой, убеждал ее бросить мошенничество, прекратить лгать по всякому поводу и заняться нормальным делом. Девчонка она была не глупая, здраво мыслила, хорошо говорила, был у нее свой, очень интересный взгляд на мир. Она обещала подумать над моими словами, но при этом лукаво улыбалась
– Да что я – нянька тебе? – психанул я. – Сама себе дорожку выбрала и пропади ты пропадом. Прощай.
Я твердо решил оставить бесполезные заботы о ее трудоустройстве и совершенно уверен был в том, что никогда более Тамарку не увижу. Но я ошибся. Увидел на следующий же день, но не на Арбатской, а на площади перед Киевским вокзалом.
2
Получив от тетки квартиру в полное свое распоряжение, радуясь погожим денькам, я полюбил ходить пешком от ГИТИСа через Арбат, через Бородинский мост до Киевского вокзала. Там я садился на метро и ехал до станции Кунцевская.
Тамарка заметила меня на площади, подбежала и взялась за руку, как это делают дети, подбегая к родителям. Я сначала не понял, какая надобность заставила ее так себя вести, но вскоре сообразил. Вскоре все выяснилось. Ее, оказывается, преследовал мужичок с засаленными длинными волосами и жиденькой бороденкой; наряжен он был в пиджачок с чужого плеча и заношенные тренировочные штанцы, на ногах были рваные кеды.
Вел себя этот мужичок очень агрессивно и я, признаться, совершенно растерялся, не зная, что предпринять, что мне в подобной ситуации нужно делать. Слов он никаких не слушал, размахивал руками, намекал на то, что о мировой не может быть и речи, то есть назревала самая настоящая драка. Драться я не хотел, не собирался, а он на драку провоцировал, и сам был готов всякую секунду ее начать.
Тамарка спряталась за мою спину, шмыгала носом, и чуть было уже не плакала. Стали потихоньку подтягиваться зеваки. И тут к косматому приблизился громила и влепил ему затрещину. Косматый злобно выругался, развернулся к нему с желанием ответить, искалечить, может быть и убить и… тотчас передумал. Мстительные желания сами собой улетучились. Он так и замер с поднятыми кулаками. Стоял и завороженно разглядывал железные шары бицепсов своего обидчика. Громила был в майке. Для того чтобы привести косматого в чувство, он дал ему оплеуху (удар кулаком, должно быть, был бы смертельным) и низким, замогильным голосом сказал: