– Считаю «раз», – тебя здесь нет.
Не пришлось даже «раз» говорить. Косматый резво выполнил приказ, только мы его и видели. Казалось бы, всего одно мгновение назад был, хотел затеять драку, бузил, зевак собирал, и в один миг исчез, словно его и не было. Поразительное уважение у нас к слову, сказанному вежливо.
Громила исчез так же незаметно, как и появился, вовсе не претендуя на внимание и благодарность.
Только я собрался Тамарку отругать, сказать: «Видишь, к чему такая жизнь приводит?» как она сама, первая заговорила о том же. Поклялась, что с попрошайничеством покончено. Уверяла, что жизнь мошенницы ей надоела, что ушла от матери, заставлявшей ее заниматься преступным промыслом. Рассказала, о том, как вчера ночевала на лестничной площадке в доме, стоящем на пересечении улиц Шухова и Лестева. Сказала, что ей теперь негде жить и попросилась ко мне на одну лишь ночь. С тем, чтобы избегнуть неверной дороги. Знала, чем меня разжалобить. Я согласился предоставить ей ночлег в одной из трех комнат, которые мне теперь принадлежали. Сразу же оговорюсь, что даже в мыслях ничего низменного не держал, никаких темных думок не думал.
В вагоне метро, в котором мы ехали, все места были заняты. Тамарка прислонилась спиной к дверям, которые не открывались и села на корточки, а немного погодя, прямо на пол. Пассажиры, ехавшие в вагоне, вопросительно смотрели на меня, стоявшего с ней рядом, а на нее поглядывали осуждающе. Я сказал ей, чтобы встала.
– Зачем, – капризно отреагировала она, – ведь нам еще ехать и ехать.
– Встань, я тебе говорю! Люди смотрят.
– Да пусть хоть обсмотрятся. Мне все равно, – намеренно громко, так, чтобы ее слышали, сказала она.
– Мне не все равно, – пояснил я. – Ты со мной едешь, а не одна. Встань, кому говорю, а не то будешь ночевать на вокзале у канализационного люка или, в лучшем случае, на пересечении улиц Шухова и Лестева.
Про люк канализационный я, конечно, более для красного словца, для убедительности. И подействовало.
– Пожалуйста, – повиновалась Тамарка, нехотя вставая и стряхивая пыль с того места, на котором сидела.
– Спасибо, – передразнил ее я, так же нехотя хлопая ладонями себя по ягодицам.
Ехавшие в вагоне люди, должно быть, подумали: «Хороша парочка, один другого стоит».
Когда стояли уже у самой квартиры и я открыл ключом дверь, Тамарка взяла и по-свойски стала вытирать подошвы ботинок о ворсистый коврик, лежавший у соседской двери.
– Нам не туда, а сюда, – одернул я ее.
– Понимаю, монсиньор.
Озорничала Тамарка, бесенята в ее глазах так и прыгали. Меня это все раздражало. Было в ней слишком много беспокойства, слишком много веселья.
Вошла и всему с порога стала удивляться. Стала расхваливать
квартиру.
– Ух, ты! Какие комнаты большие! Ух, ты, какая кухня просторная! Какая большая ванная!
Все было как раз наоборот, – небольшим и не просторным.
– Что ты мечешься? Чего ты хочешь? – попытался я ее остудить.
– Чего хочу? Хочу того, что все хотят. Хочу кольца золотые, серьги с бриллиантами, наряды красивые. Я давно бы уже и оделась и нарядилась, просто не хочу. Я такая. Добренькая. Я все, что у меня есть, раздаю. Были у меня мужики, я все на них тратила. Один даже избил меня, а я его, дура, простила. На Новый год ездили за город, к нему на дачу…
– Не Леонидом звали? – с горькой усмешкой поинтересовался я.
– Нет, не Леонидом, – насторожилась Тамарка, но тут же пришла в себя и продолжала. – Ехали на дачу, он по дороге подсадил одну шалаву. Она поехала с нами Новый год отмечать. Я тогда лишнего выпила, мне плохо стало. Вышла на улицу воздухом подышать, а когда вернулась, смотрю, он уже с ней того, любовью занимается. Я – кричать, тут он меня и ударил, синяк был большой. А шалава та все ко мне лезла, меня целовала при нем. Он на это спокойно смотрел. А после того, как я скандал устроила, шалава ушла. А на улице холодно было, а она пьяная, может, где упала да замерзла, так ей и надо. Потому что избил из-за нее, да и предал. Все не нравилось ему, как я одеваюсь. За мой счет пиво пил, сосиски лопал, и все критиковал мои наряды. Полтора года до него я с мужиками жила и все не могла забеременеть, а от него залетела. Залетела, а он меня бросил. Сказал: «Выкручивайся, как хочешь, это твои проблемы. А у меня и паспорта тогда еще не было, в поликлинику идти страшно, пятнадцать лет от роду, таких не жалуют.
– Погоди, – ужаснулся я, – да ты что? Ты с тринадцати лет взрослой жизнью жить начала?
– Нет. Я оговорилась. Не перебивай. О чем я говорила? Ах, да. Предложили мне аборт сделать за деньги и много запросили, а откуда у меня? Вот и обратилась я к нему, а он предал. Хорошо, подруги помогли бесплатно аборт сделать. У меня уже восемь недель было, а это много. А у тебя нет глянцевых журналов мод? Я по ним учусь одеваться, пользоваться косметикой. Хочу в них сниматься, это моя мечта. И я добьюсь своего. На все пойду, под старичка какого-нибудь лягу. Я уже жила с одним, ему пятьдесят три года было. Я красива, ладно сложена. Я знаю, как всего добиться в этой жизни. Весь мир будет лежать у моих ног.
Я слушал Тамарку, а про себя думал: «Так вот, оказывается, какою она дрянью стала. А может, и была такой, маскировалась. А я-то страдал все эти годы, подлецом себя считал. Сердце болело, – несправедливо поступил…».
– Хочешь, я тебе погадаю? – спросил я и, не дожидаясь ответа, взял ее руку в свою. – О! Совсем плохо дело! Вот, сама посмотри. Не сниматься тебе в красивых журналах, а быть тебе обыкновенной проституткой. Вот, идет линия твоей жизни и плавно перетекает в линию плотской любви и низменных страстей. Все твои фантазии, как ты знаешь, только об одном. Следовательно, твой конец нам ясен. Он не так прекрасен. Как говорил поэт: «Ганг, твои воды замутились». А теперь, давай-ка, одевайся и проваливай.
– Ну, что я такого сделала? Что вы там на ладони увидели? Я не буду больше о мужчинах рассказывать, я хотела открытости…
– Вот, я дверь тебе сейчас и открою.
– Ну, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, не прогоняйте. Подумайте, куда я сейчас пойду?
– А хоть и на панель. Тебе не привыкать.
– Вот так и отчим мамке говорил, что взял не девочкой, а значит, и веры нет. Тебе, говорит, не привыкать.
– Отчим прав.
– Не прав. У вас, Дмитрий Алексеевич, страшные глаза. Вы знаете об этом?
Эти слова меня отрезвили, даже слегка напугали. Я постарался усмирить в себе проснувшегося зверя. «Действительно, куда ей, на ночь глядя, – решил я и как-то сразу совершенно успокоился. Мы прошли с Тамаркой на кухню.
– Поешь что-нибудь, – предложил я, разложив на столе колбасу, сыр и масло.
– Спасибо, не хочу. Я худею. Мечтаю стать стройной.
Я невольно засмеялся.
– Ты думаешь, кости твои похудеют?
В животе у нее предательски заурчало.
– Я сегодня уже ела, – попыталась она уговорить свой живот, – съела банку сгущенки и приняла слабительное. Вот и урчит.
– Слабительное? Может, в туалет тебе надо?
– Не надо. Можно я чай с сахаром попью?
Я налил Тамарке чай в стакан, поближе подвинул сахарницу.
– А я уже утром знала, что приду к вам.
– Специально сторожила на вокзале?
– Нет.
– А как же тогда?
– По приметам.
– Что за приметы?
– Когда чешется правая нога, то я знаю, что это моя дорога. И твой дом, как с автобуса идти, тоже с правой стороны находится. Потом чесались ноги тут, – она потерла свои ноги выше колен, – значит, решила, что может что-то произойти, но вот локоть тоже чесался. Это значит, может ничего и не быть. Вот такие приметы.
– «Того, этого», а может, это вши?
– Какие вши?
– Ну, ноги чешутся, везде чешется. Мыться пробовала?
– Я каждый день моюсь. Я чистая.
– В приметы, значит, веришь?
– А как же, они меня не обманывали. Я не только по приметам живу. Я очень хорошо чувствую людей. Интуиция во мне сильно развита. Могу людьми манипулировать. Во мне это заложено.
– Ты поменьше себя нахваливай. Слишком много говоришь. Ты обыкновенная, глупая мошенница. И, если на самом деле не бросишь…
– Зачем ты меня глупой ругаешь? Ведь сам же знаешь, что это не так. Лучше уж назвал бы меня дурочкой.