– Ишь, чего захотела. Вместо обзывательства, чтобы в любви объяснялся? Так что ли?
Вместо ответа она достала из кармана маленький магнитофон, включила его и под липкую, тягучую музыку из кинофильма «Эммануэль» принялась танцевать. Без улыбки невозможно было смотреть на этот танец. Она кривлялась под музыку, одной рукой оглаживая ноги и грудь, а указательный палец другой руки при этом посасывала. И не просто она все это делала, а как бы со значением, так же фальшиво пародируя страсть и похоть, как это делают персонажи порнографических фильмов, откуда этот прием, без сомнения, она и позаимствовала. Я смотрел у Леонида фильмы, в них таким нехитрым приемом доступные и на все готовые женщины приманивали к себе мужчин. Тамарка так старательно подражала своим учителям, тем «красоткам», что проделывают все это в фильмах, что я невольно захохотал. И хохотал долго. признаюсь, давно так свободно, легко и звонко я не смеялся. Она уже перестала демонстрировать свой танец с самоощупыванием и с самопосасыванием, стояла и, надув губы, смотрела на меня, готовая заплакать, а я все не мог остановиться и продолжал смеяться. За этот смех, за эти приятные минуты я заплачу впоследствии с лихвой.
Надо заметить, что с появлением Тамарки жизнь моя стала окрашиваться в яркие тона, походить на одну из тех картин, которые в последнее время фабриковал Толя. Холст. А по нему вразмашку, щедро разбросаны разнообразные краски, без смысла, без замысла, с обязательной авторской подписью и с обязательным названием: «Сотворение мира», «Страдание скрипача», «Музыкальный хаос», а то и просто «Кот», «Пес». Причем последние, кроме как названием, от первых ничем не отличались. Эмоций было хоть отбавляй. Но обо всем по порядку.
В тот день, а точнее, в ту ночь, наше общение на ее танце так и закончилось. Я положил ее спать в одну комнату, сам улегся в другой. Утром, приготовив завтрак, я ее позвал, она не отозвалась. Я заглянул, комната была пуста. Тамарка ушла, не попрощавшись. Признаюсь, после ее ухода я произвел тщательный осмотр квартиры. Смотрел, не пропало ли что. Хоть и красть было нечего, но все же. Все безделушки, все фарфоровые теткины болванчики были на местах.
В драмкружке Тамарка мне представилась Несмеловой, сказала, что такая фамилия у нее. Но по сути своей она была Смелова, даже чересчур Смелова. А заключение такое делаю из такой вот сцены.
Не хватало в жилконторе, как вы знаете, кое-каких бумаг. Одним словом, после отъезда тетки мое положение, то есть мои права на проживание в ее квартире, оставались по-прежнему шаткими. Я ходил в жилконтору, извивался там ужиком, забалтывал моложавую служащую, уверял ее в том, что не вор, не разбойник, а родной племянник этой не слишком уравновешенной особы, тетки моей. Говорил, что бояться им нечего, никого не убью, ничего не украду, неприятностей у них не будет. Подключил все свое обаяние, льстил и унижался, несообразно нормам и приличиям человеческого сообщества. Что, в конце концов, дало свои положительные результаты. Моложавая служащая жилконторы меня обнадеживала и даже предложила вместе пройтись. Она шла в магазин, а дорога лежала как раз мимо моего дома. Так что было нам по пути. Всю дорогу я развлекал ее рассказами о том, кого и при каких обстоятельствах, речь шла о знаменитых актерах, я видел.
Шли мы весело, легко и сами того не заметили, как оказались в моем дворе. Остановившись у подъезда, стали прощаться. Оглушив служащую громкими именами, я добился, чего хотел, она обещала смотреть сквозь пальцы на недостаток документов. В знак того, что вопрос мой будет решен положительно, служащая решила поозорничать. Оставив деловой тон, она пошутила:
– Притон, наверное, устроите?
Я, конечно, сообразил, что это шутка, но в моем положении было не до юмора. Я тотчас принялся ее разубеждать и успокаивать.
– Ну, что вы, Наталья Гавриловна, какой притон? – я посмотрел на нее с укоризной. – Я даже о невесте мечтать не могу, столько занятий в институте. Поспать бы, наконец, в тишине, выспаться.
Я говорил правду, а вместе с тем сразу убивал двух зайцев. Обелял себя в ее глазах и косвенно намекал на то, что продолжения у нашего знакомства не предвидится.
Еще до того, как сказал о невесте, о которой не могу даже и мечтать, я краешком глаза заметил Тамарку, стоявшую у подъездной двери. Заметить-то заметил, но при этом старался не показывать вида, что, скорее всего, ее и задело. Наталья Гавриловна тоже обратила внимание на красивую девчонку, смотревшую на нас с лютой ненавистью, но ни я, ни Наталья Гавриловна и представить себе не могли, что красавица эта через мгновение выкинет. Тамарка подошла ко мне развязной походкой и громко сказала:
– Ты с этой профурсеткой долго не трепись, у меня времени в обрез. Ночевать не останусь. Кинешь палочку да и поеду.
Лицо у служащей жилконторы исказилось до неузнаваемости, покрылось крупными и мелкими красными пятнами. Я хотел ей все объяснить, хотел схватить у нее на глазах Тамарку за горло и душить, пока хватит сил, но вместо этого всего, – сказалась актерская натура, – стал плутовке подыгрывать и точно в тон, в тему, не сморгнув, ответил:
– Согласен. Отлично. Если очень торопишься, можно в подъезде, на подоконнике или лучше прямо здесь, у газетного щита? Как ты считаешь? Ну-ка, облокотись.
Как-то в одно мгновение стало ясно, что все пропало и уже ничего не вернуть, не исправить, глядя на пятнистое лицо служащей, беспомощно открывавшей и закрывавшей рот и при этом кивавшей головой, как китайский болванчик, что означало: «Пожалуйста, пожалуйста, не смею мешать, как только буду в состоянии сойти с места, так сразу же и уйду». Понимая смысл не сказанных ею слов, я засмеялся таким сатанинским хохотом, какого, признаться, и сам от себя не ожидал услышать. В промежутках между приступами хохота я громко на весь двор выкрикивал:
– Я тебе кину палку, ты и поедешь! Я тебе кину вторую, и ты полетишь!
Прибавлялась к этим словам грязная семиэтажная брань, которую я, по понятным причинам, в повествовании опускаю.
Мой смех потом долго еще вспоминали во дворе, всем очень понравилось. Говорили, что вместе с выкриками очень было похоже на оперное пение. Более других хвалил Синельников, уверял, что после случившегося я поднялся в его глазах, а до этого, как оказалось, он считал меня «жопником», то есть гомосексуалистом. Он всю эту безобразную сцену наблюдал воочию, стоя так же у подъезда. И слова восхищения говорил, стоя совершенно голым, снизу, вместо трусов, натынув на себя чью-то майку. Майку надел лямками вниз, отчего звезда на майке, будучи перевернутой, напоминала «козью морду», а сам сосед – сатаниста, сбежавшего с шабаша ведьм.
– Пошел купаться на Москва-реку, – стал рассказывать Стас, что с ним случилось, – там ребята, компания, предложили стакан. Я дернул и уснул. Проснулся, жбан гудит, лохмотьев моих нет, трусы штопаные и те забрали. Думаю, пойду хоть веток наломаю, как Робинзон, а там, в кустах эту майку нашел. Ну, что за молодежь пошла! Ничего святого. У нас же какие-то идеалы были. Васек Кошевой, Миша Квакин, а этим хоть зассы в глаза, все божья роса.
Но я отвлекся. Кричал я матом на Тамарку оттого, что свое «Кинь мне палочку, я и поеду» она сказала так искренно, как будто это была чистая правда. Как будто я кидал ей эти палочки, если и не каждый день, то через день уж точно. Но это же была неправда. А в душе моей бродили эти желания, и она посягнула на самое сокровенное, самое святое. Но я же не Скорый, домогаться своих учениц. Возможно, я сам виноват, что в общении с Тамаркой по прошествии четырех лет все еще играл роль учителя, наставляющего ученицу. Но что-то менять в наших взаимоотношениях было поздно, да и она приняла эти роли и свою исполняла с видимым удовольствием. Одним словом, кричал я так потому, что изо всех сил хотел, чтобы сказанное ей было правдой. Сказать, что достовернее не сыграешь, было ничего не сказать. В момент произнесения Тамаркой этих слов «кинешь палочку» я мгновенно поверил в то, что живу с ней интенсивной половой жизнью. А Наталья Гавриловна, кроме того, что пошла пятнами, к тому же еще очень громко испортила воздух и сама этого не заметила. Свались ей в этот момент кирпич на голову или выплесни кто ведро помоев прямо в лицо, я думаю, ее реакция не была бы такой шоковой.