У Леонида было планов громадье:
– Подвал для редких вин с регулятором температуры заведу, конюшню для ахалтекинцев построю, за домом сделаю искусственное озерцо с каменными горбатыми мостиками, белые лодочки по озеру пущу. Дом перестрою, сделаю башенку с часами, в этой башенке устрою голубятню, или обсерваторию. Бассейн крытый сделаю, чтобы в любое время года можно было купаться. Сад посажу вишневый, и ночью он у меня будет освещаться китайскими фонариками. Сцену сделаю на открытым воздухе, как у Чехова в «Чайке». Через год ты мое владение не узнаешь. Свиней куплю, татуированных. Мне уже обещали. Представляешь, на одном боку у свиньи красные боги и красные цари: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин; а на другом – вся молодость и жизнь страны советов, одной строкой: «Грабь награбленное». Нет, непременно заведу.
Пока же у Леонида был огромный дом в три этажа, как две капли, похожий на все остальные. Никто в этом поселке миллионеров фантазией не блистал, да им, видимо, это было и ни к чему.
Я пожаловался Леониду на то, что Васька был со мной неприветлив.
– Да не обращай внимания, его прочили на высокий пост в МВД, да сорвалось. Отец ему этот пост обещал, ну, а пока что сделал его вице-президентом одного банка, он там за охрану отвечает. А на следующий год готовим его в губернаторы края. Вот он щеки и надул, головка закружилась. Не обращай внимания.
В доме у Леонида жила Саломея. По настоятельной просьбе отца, Леонид с ней сошелся и жил. Саломея была злая, как мегера, и все зло свое срывала почему-то на мне. Что ни скажу, – она в крик, и тут же хлопнет дверью, выскочит из комнаты. Затем опять войдет, опять что-нибудь скажет на повышенных тонах и снова прятаться. Я ничего не мог понять, поинтересовался у Леонида:
– Что с ней?
– Ну, ты сам виноват, – заступился за нее Леонид.
– В чем виноват?
– Сам знаешь, в чем, – отшутился он.
Но на самом деле было не до смеха. Жили они совершенно искусственной жизнью и не могли перенести ни одного живого слова. То есть, если это были не злые сплетни, не критика властей («разворовали всю страну»), – эта критика походила больше на зависть, понимай так: «воруют же люди, а нам не дают»), не обман, не беседа о наживе, сразу же взрывались. Все в их доме было фальшиво, все, начиная с того, что они снова жили вместе. И мне было физически тяжело дышать этим воздухом фальши.
Леонид тайно встречался с Бландиной, играл с ней в боулинг, катался на корабле по рекам. До того, как вернулась Саломея, Леониду Бландина была не нужна, а как соединились муж с женой, так и отношения Леонида с Бландиной ожили. Получалось, что они только и могли существовать в подобной ситуации обмана, секретности, скрытности. Или он обманывал жену, или Бландина мужа.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Леонид предложил мне посмотреть видео фильм, который он снял. Мы находились в доме одни и ожидали приезда других ребят. Фильм назывался «Новобранец».
В роли солдата новобранца была Бландина Мещенс, в роли бывалого старослужащего с сержантскими погонами сам Леонид Москалев. Нашел он где-то угол казармы с двухъярусными койками, солдатскими тумбочками и табуретками. В этом интерьере весь фильм и отснял.
– Сорок пять секунд отбой, – командует сержант.
Бландина раздевается догола и забирается на второй ярус в койку. Только улеглась, укрылась. Следует другая команда:
– Подъем, сорок пять секунд.
Она слезает, надевает форму. Сержант недоволен.
– Смотрю, боец, не шевелимся, – говорит Леонид, поглядывая на часы. И как стеганет наотмашь «солдата» ремнем по голой спине. Бландина взвизгнула, да так и осталась стоять без куртки в одних сапогах и штанах.
– Упор лежа принять, – последовала новая команда сержанта.
Бландина приняла положение упора лежа, выпятив при этом зад.
– Задницу не выпячивать. – крикнул сержант и ударил ее ремнем по заднему месту. – Отжимания на счет начинай! Ра-аз – два-а, ра-аз – два-а… Куда без команды поднялась? Команды «два» не было.
И опять ремнем по спине. В полную силу.
– Устали, солдат?
– Да.
– Не «Да», а «Так точно, товарищ сержант».
– Так точно, товарищ сержант.
– Бери табуретку и отдыхай.
Бландина садится на табуретку. Леонид смеется.
– Нет, товарищ солдат. У нас с табуреткой отдыхают не так. Берем табуретку за самый конец ножек, а ноги при этом сгибаются в коленях под углом девяносто градусов, как в пантомиме, как будто сидим. А табуретку держим в прямых руках, в вытянутых перед собой. Что вы дрожите? Почему ноги трясутся?
– Я устала. Я больше не могу.
– О! Уже как баба, заговорил. Да вы, смотрю, товарищ солдат, на бабу очень похожи. Это вам не дома, у мамы сиську сосать. Это армия. Я научу вас Родину любить.
– Можно отдохнуть?
– Можно Машку за ляжку, да козу на возу. В армии, обращаясь к сержанту, рядовой говорит: «Разрешите».
– Разрешите отдохнуть?
– Разрешите отдохнуть, товарищ сержант.
– Разрешите отдохнуть, товарищ сержант?
– Отставить пиз…жь! Смирно! Вольно! Приседания на счет делать начинай. Раз-два. Раз-два. Раз-два. Упор лежа принять.
– Я устала.
– Разговорчики! Это, боец, еще цветочки. Ягодки будут впереди. Почему вы, товарищ солдат, подстрижены не по уставу? Или вы пацифист? Смотрите, я из вас эту заразу быстро выбью, вы все два года у меня проведете в позе, схожей с буквой «зю», с грязной тряпкой в руках. Будете ползти, как улитка, мокрый след оставляя и мыть все, что под руку попадется. Почему не бриты? Это что у вас там за бороденка внизу живота? Не успели призваться, еще из задницы домашние пирожки торчат, а уже старикуете? Чтобы завтра, к утреннему осмотру, я этой безобразной щетины не видел? Все ясно?
– Так точно, товарищ сержант.
– Не слышу. Солдат должен отвечать громко и ясно.
– Так точно… – заорала, что есть силы Бландина и, не выдержав, сорвалась на смех.
– Это что еще такое? Что вы себе позволяете? Ну, ничего. Скоро вы у меня здесь улыбаться забудете. Все бабы на уме? Разгильдяй.
И все в том же духе, с малыми изменениями. Это был первый, безобидный фильм. Затем начался настоящий кошмар, триллер. В роли жертвы все та же Бландина, в роли маньяка Леонид. Он мазал ей лицо и шею пенным помазком, а далее доставал остро наточенный огромный нож и начинал ее им брить. Оба при этом были не в себе. Смотреть такие ужасы я отказался. Спросил Леонида о матери.
– Жива-здорова, что с ней станется. С сигарет на папиросы перешла, тоже мне Ермолова. Тут на днях учудила. Приезжала ко мне. Чем творческий человек должен хвалиться? Если непременно должен. Тем, что сделал, что создал, планами на будущее. Творческими планами. А она? «Я не зря жизнь прожила. Весь мир объехала, с такими людьми дружбу имела, что от одних званий и имен у любого голова закружится. В самых дорогих гостиницах жила. В самых превосходных ресторанах питалась». Вот, оказывается, ради чего жизнь прожила. Жену мою учила, как следует правильно мужа ублажать. «Дать мужику ведь тоже надо уметь». Легла в спортивном костюме на диван, ноги задрала, и стала объяснять Саломее, как это делать правильно.
– Не надо об этом мне рассказывать и никому не надо. Это вещи интимные и я заметил, что ты совершенно перестал понимать, о чем можно говорить, а о чем нельзя.
– Я все к тому, что не от большого ума. Сама ограниченная, а старается учить.
– Остановись. Я прошу тебя. Вот, кажется, ребята приехали.
Приехали: Зурик, Керя, Тарас, Гарбылев, Люба Устименко со своим мужем доктором. Все как-то быстро переоделись и пошли играть в футбол. В городке миллионеров была замечательная спортивная площадка, ворота, сетка над бортиками, – все условия для игры. Леонид играть не пошел, стал затапливать баню.
За нас болели: Люба Устименко, ее муж и Саломея, которая снимала игру на видеокамеру. Против нас играли Васькины орлы. Милиционеры от лейтенанта до майора. Все они приехали на дорогущих джипах. Все они были изрядно пьяны. Васька, который не играл, со смехом «доложил», что только что съел пол-корейской собаки (то есть собаку, приготовленную по корейскому рецепту корейским поваром). Хвастаясь, проглотил на лету живую муху, огромную, и тут же все, что съел, выблевал наружу. Покраснев, как рак, вытирая слезы, он убежал домой.