Я кричу:
– Закрой уши! Закрой! Прошу! Закрой уши!
Мы с сыном приближаемся.
Дрожь уже не такая сильная. Основная масса разрушений уже случилась. Мы бежим.
Я смотрю на них: на мужа и мать, лежащих на полу. Муж слышит меня, он поднимает голову, смотрит на меня, и я вижу под его носом красные пятна…
– Нет…
Он так и лежал, зажимая руками уши моей мамы. А сам смотрел на меня, истекая кровью, как и все. Из ушей, носа и глаз…
Он странно улыбнулся мне и шевельнул губами: «Пока».
И вишневая лента стекла с его языка на подбородок.
– Нет!
Глаза его померкли.
– Нет!
Лицо залилось кровью.
– Не надо!
Его тело рухнуло наземь, а руки… руки закрывали уши моей мамы…
– Нет!
Я отпускаю сына, оставляя его рядом со столиком, и бросаюсь к ним. Я сажусь на колени перед мертвым телом мужа и живой матерью, которую он спас.
– Нет…
В горле защемило.
Этого не может быть…
Просто не может быть!
Это неправда!
Нет!
Черт! Черт! Черт!
Прошу… только не так… только не так…
– Нет!
Сын протягивает мне свернутые трубочкой салфетки. Это для мамы.
Я молча беру их и затыкаю уши матери, а потом помогаю ей подняться. Она не хочет. Она садится на колени и целует мертвое тело моего мужа прямо в лоб. Только теперь она встает, рисуя в воздухе крест кончиками трех соединенных друг с другом пальцев. И шепчет молитвы об упокоении.
Что-то вроде: «Помилуй Господь его душу и прими его во Царствие Свое».
Я заставляю сына взять маму за руку. Они в безопасности. Их уши закрыты, как и мои. Мы не слышим Тона, а значит живем.
Осталась лишь…
– Моя дочь…
Я кричу:
– Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь!
Не знаю точно: услышали они меня или нет. Я не успела дождаться их ответа, даже ответа взглядом. Я просто бросилась бежать в сторону полыхающего «Макдональдса», куда отправилась моя дочь с бумажным корабликом за мороженным за несколько мгновений до того, как все это случилось.
– Закрой уши! Прошу! Закрой уши!
Я понятия не имею, где она.
Я не знаю: слышит ли она меня.
Я не уверена: жива ли она.
Я могу только верить… только надеяться… на лучшее…
– Закрой уши, милая! Закрой!
Я прорываюсь через руины. Мир все еще рушится. Арматура падает, штукатурка осыпается. Трещины раздвигаются. Пол осыпается и проваливается.
Люди умирают.
Прямо у меня на глазах – они истекают кровью и падают замертво.
Точно так же, как умерла мама Оли Синицыной и мой муж…
Кто-то догадался закрыть уши. Возможно, они слышали новости или услышали мои крики – крики безумной женщины с салфетками в ушах, которая почему-то все еще жива…
– Закрой уши!
Немногие, кто остались в живых, продолжали выбираться из зала, закрывая уши ладонями или втыкая в них все, что могло перекрыть доступ Тону.
Где она?
Где моя дочь?
Почему я ее не вижу?
Только не…
Я подбегаю к вывеске «Макдональдс» и начинаю осматриваться. Слишком много всего: камней, трупов, кровь, трещин.
Где же она? Где?!
– Только живи, прошу, милая… просто живи… не умирай… мама тебя ищет… мама найдет тебя, малышка… просто живи… я уже рядом… я ищу тебя…
И я увидела… не дочь, а то, что ей принадлежало – бумажный кораблик.
Тот самый бумажный кораблик, плавающий на алых волнах кровавой лужи…
Рядом с горой обломков.
– Нет!
Я бросаюсь туда.
Она там, за обломками.
– Нет, нет, нет… только не так…
Она не может умереть, как Оля Синицына!
Нет!
Я начинаю разбрасывать обломки. Делать это нужно с умом, чтобы ее… не придавило.
Начинаю с самых верхних и раскидываю прочь каменные булыжники.
Она жива… она должна выжить… должна…
Я вижу ее одежду. Ее ноги, ее тело… голову…
Я выкапываю ее из груды камней, молясь Господу, чтобы он оставил мне мою дочь. Только не сегодня. Не в ее день рождение. Не сейчас. Не так.
– Я уже здесь… милая… я с тобой… с тобой, солнышко… мама нашла тебя… мама нашла…
Я выкопала ее.
Она лежала на животе, зажимая руками уши…
Она услышала меня.
Либо она обо всем догадалась сама, либо услышала, как я кричала. Возможно, это случилось еще в тот момент, когда я бежала к сыну.
Она жива, жива… вот только…
В ее спине, прямо в области позвоночника, кровавая рана…
Я переворачиваю ее на бок. Она вся бледная, еле живая. Может ли она встать?
Она открывает глаза и смотрит на меня, улыбается.
Улыбается…
Я целую ее, обнимаю, пытаюсь помочь встать, но… она не может. Она смотрит на свои ноги, которые не двигаются, словно они не принадлежат ей, словно она не может ими управлять… она смотрит на них, и я вижу слезы…